Путь к женщине (сборник)

   Профессор нигде не служил, ничем не торговал, и крас­ным минаевцам это стало казаться подозрительным. И слиш­ком необычным представлялся он им сам, по мере того как они его больше узнавали; и слишком неясны были цели и при­чины его чересчур долгого пребывания здесь даже для самой красноминаевской власти, которая не переставала вести по этому поводу с центром тревожную, нервную, в высшей степени раздражительную переписку. Кто мог тут понять, кто мог тут поверить, что профессор совершенно случайно, неожиданно для самого себя, избрал Красный Минаев местом для совершения своего очередного научно-литературного подвига, что из этого никому не ведомого городка он рассчитывал в один прекрас­ный день подарить миру свой новый научно-литературный труд, значительностью содержания превосходящий все его предыду­щие труды!

   И самая фамилия, которую носил заслуженный профес­сор, фамилия всем известного историка права, автора многих блестящих научных исследований, которыми по настоящее вре­мя пользовались в высших школах в качестве учебных пособий, даже эта фамилия возбуждала в красных минаевцах зловещие подозрения, и вокруг нее без конца создавались нелепейшие, друг друга уничтожающие слухи. Говорили, что у белых за гра­ницей сейчас особенно свирепствует генерал Серебряков, род­ной брат профессора. Говорили, что у красных не так давно на Кубани отличался чекист Серебряков, родной брат профессо­ра. И одни из горожан боялись, как бы из-за слишком близкого знакомства с профессором не пострадать от красных, другие, наоборот, остерегались возможной в будущем за это мести со стороны белых. И к высокому почитанию, с которым горожане неизменно относились к профессору, примешалось чувство са­мого низменного шкурного страха. И уже ни один из горожан не водил с профессором сколько-нибудь явной и постоянной компании, и повелось так, что свидания с ним жителей происхо­дили большею частью тайно, ночью, и притом не больше чем но одному или по два раза в год на одну семью. Если же профес­сор по собственному почину пытался проникнуть в иную семью лишний раз, то там или оказывались наглухо запертыми двери, или внезапно переставал действовать звонок, или, чаще всего, никого из хозяев не оказывалось дома.

   И жизнь профессора протекала в Красном Минаеве в большом и грустном уединении. И это в нем особенно нрави­лось жителям и еще больше поднимало его в их глазах. Про­фессор, если он только действительно профессор, таким и дол­жен быть: одиноким, печальным, загадочным, погруженным в вы­сокие материи.

  -- Приходите-ка к нам сегодня вечерком чайку попить: будет профессор! -- шепотком на ушко приглашал один крас­ный минаевец другого.

  -- Ну? -- приятно удивлялся тот, но тотчас же, словно почу­яв возле себя ловушку, по-птичьи округлял глаза, вытягивал шею и спрашивал: -- А кто еще будет? Такого никого не будет?

  -- Нет, нет, -- поспешно успокаивали его. -- Такого никого не будет! Мы сами этого очень боимся! И разговаривать" за чаем можно будет свободно!

   Приходил день, и те же, под страшным секретом, хвалились каждому на ушко:

   -- Ага! У нас вчера вечером был профессор!

  -- Ну? -- завистливо моргали глазами им в ответ. -- Профессор?

  -- Да, профессор. Только вы смотрите, об этом по городу очень не распространяйтесь.

  -- О, обо мне-то не беспокойтесь, на меня-то можно поло­житься, я-то никому не скажу. Ну и как? Ну и что же? Хорошо провели время с профессором?

  -- Ого, еще как! Почти всю ночь просидели! Профессор вообще против спиртных напитков, а вчера у нас здорово клюк­нул. Захмелел, обнял спинку кресла и плачет. Я спрашиваю: "Профессор, отчего же вы плачете?" Он всхлипывает: "Россию жа-аль..."

  -- Ну-у? Так и сказал? О, это замечательно! Какая сила! Какая это огромная, доподлинно русская сила!

II

   В нижней сорочке, с бледным, обросшим лицом отшель­ника, с глядящими вглубь глазами мудреца, энтузиаст-ученый Серебряков сидел за столом против единственного окна в своей маленькой комнате и упрямо и сурово писал.

   Комната была пуста, без мебели, без намеков на убран­ство и уют, с четырьмя голыми стенами, и профессор, когда работал в этом нежилом помещении, выглядел забежавшим сюда случайно, как бы записать наспех два-три слова.

   В углах комнаты, как треугольные полочки этажерки, мно­жеством ярусов висела черная паутина. На потолке и стенах серыми переливчатыми тенями лежала пыль. На неподметаемых полах всюду виднелась истоптанная, в следах человеческих ног, как на улице, земля...

   Забрызганное, в пятнах, кляксах, разводах, матовое окно выходило не на улицу, не на двор, а на крытую длинную стек­лянную галерею и освещало только подоконник, стол, белые листы бумаги, раскрытые страницы книги, лицо профессора, его шоколадно-бурые волосы, отсвечивающие на кончиках крас­ным, с сединой на висках. А дальше, за спиной профессора, в глубине комнаты, царил вечный полумрак, скрывающий и даль­нюю стену комнаты, и стоящую возле нее койку, и наваленный под койкой на полу кое-какой домашний скарб.