Рэм шёл и шёл, сердито раздвигая руками траву, с которой горячими щекотными облачками вспархивали сгустки спор. Их тут же разносил ветерок. А мальчишка даже всхлипывал - не плакал, ещё чего, а именно всхлипывал, от злости и беспомощной невозможности доказать друзьям то, во что крепко верил сам. Потом идти расхотелось (он не знал, сколько прошёл, но - много), и Рэм, по-прежнему не оглядываясь, завалился в траву спиной.
И почти сразу почувствовал, как успокаивается.
Небо было высоким, розоватым, послеполуденным. С него уже не шёл жар, но зато жарила снизу пропёкшаяся с утра земля. Рэму казалось, что он лежит на чём-то живом, огромном и добром. И Рэм вдруг понял, что это никакое не небо, и он не лежит на спине в траве, а стоит над обрывом - на чужой, пока ещё не открытой, планете, которая, конечно же, есть, где-то есть, и её только надо найти. Внизу обрыва до горизонта во все края рос лес. Лес высоких деревьев, кряжистых, но с тонкими густыми лёгкими ветвями, тянущимися вверх. Эти деревья умели летать. Ну... по законам науки, конечно, просто ещё неоткрытым, нездешним - но они правда летали. Когда дул ветер посильней - они легко отталкивались множеством тонких корней и поднимались в небо, чтобы плыть и плыть над планетой, пока новый порыв ветра не опустит на землю - в новом, совсем новом месте.
И, конечно, если из такого дерева сделать доску, называющуюся в книге Петренко загадочным словом "пиннот" и поэкспериментировать - то она непременно полетит. А как иначе?
- Всё равно она полетит, - тихо сказал Рэм. И улыбнулся в небо - сказочным деревьям, приветливо машущим ветвями.
Улыбнулся за секунду до того, как услышал - там, откуда пришёл - тревожное:
- Рэм! Рэм-ка!
Его звали - двое. Рэм перевернулся на живот и притих - пусть поищут. Но потом подумал, что Олег и Тойво могут на самом деле начать беспокоиться. Решат ещё, что с ним что случилось.
И - коротко, заливисто свистнув, плавным движением всего тела встал на руки.