Путь Карла Маркса от революционного демократа к коммунисту

Сквозь эту шутку звучит здоровое чувство действительности, которое обнаруживается уже в выпускном сочинении при указании на «отношения». Стремление Маркса к подлинной, объективной науке очевидно.

Письмо отцу от 10 ноября 1837 года

[18]

Это письмо, на которое мы уже неоднократно ссылались, имеет неоценимое значение для понимания идейного развития Маркса, так как в нем речь идет о событии, решающий характер которого глубоко волновал самого Маркса. Маркс писал своему отцу, что он вступил на почву гегелевской диалектики, и о путях, которые его к этому привели.

Верный изложенному уже в выпускном сочинении намерению выбрать профессию, «основанную на идеях, в истинности которых мы совершенно уверены»[19], Маркс стремился подвести под свое изучение юриспруденции философскую основу: «Я должен был изучать юриспруденцию и прежде всего почувствовал желание испытать свои силы в философии». Он попытался изложить философию права, но потерпел крушение: «В заключительной части материального частного права я заметил ложность всей системы, которая, в основной своей схеме, соприкасается со схемой Канта, совершенно отличаясь от неё по выполнению. Снова для меня стало ясно, что без философии мне не пробиться вперёд».

Но он был настойчив, хотя давалось ему это отнюдь не легко: «Таким образом, я мог с чистой совестью снова кинуться в её (философии. – Г.М.) объятия, и я написал новую метафизическую систему принципов, в конце которой опять-таки вынужден был убедиться в непригодности как этой системы, так и всех моих прежних попыток».

Это неутомимое, упорное проникновение в философские воззрения в итоге привело к определенному признанию: «От идеализма, – который я, к слову сказать, сравнивал с кантовским и фихтевским идеализмом, питая его из этого источника, – я перешёл к тому, чтобы искать идею в самой действительности».

Это, конечно, не было, как могло бы показаться, отходом от идеализма, так как теперь Маркс перешел только на позиции гегельянства, а идеализм Гегеля в том как раз и заключался, чтобы показать «идею в самой действительности».

Маркс, изучивший Канта, Фихте, Шеллинга и частично Гегеля, не был сначала увлечен последним, как об этом уже упоминалось: «Я уже раньше читал отрывки гегелевской философии, и мне не нравилась её причудливая дикая мелодия». Теперь, после того как он дважды тщетно пытался внести ясность в свои философские воззрения, он предпринял третью попытку: «Я захотел ещё раз погрузиться в море, но с определённым намерением – убедиться, что духовная природа столь же необходима, конкретна и имеет такие же строгие формы, как и телесная; я не хотел больше заниматься фехтовальным искусством, а хотел испытать чистоту перлов при свете солнца».

Результатом этого был диалог «почти в 24 листа: „Клеант, или об исходном пункте и необходимом развитии философии“… Мой последний тезис оказался началом гегелевской системы, и эта работа… стоила мне огромных умственных усилий… Это моё любимое детище, взлелеянное при лунном сиянии, завлекло меня, подобно коварной сирене, в объятия врага (а именно Гегеля! – Г.М.)». Маркс пришел к тому, чего раньше не желал ни при каких обстоятельствах.

Теперь он читал Гегеля «от начала до конца, а также работы большинства его учеников» и познакомился с кругом берлинских гегельянцев. Маркс и сам стал гегельянцем.

Как объяснить то обстоятельство, что Маркс, который всеми фибрами своего существа противился идеализму, устремился в объятия именно гегелевского идеализма?

Что же вообще понимал тогда Маркс под идеализмом?

О своих поэтических опытах он, например, писал отцу: «Для того состояния духа, в котором я тогда находился, лирическая поэзия должна была стать первой темой, – по крайней мере самой приятной и близкой. Однако она была чисто идеалистической; причиной этому было моё состояние и всё моё прежнее развитие. Моё небо, моё искусство стали чем-то столь же далёким и потусторонним, как и моя любовь». Эту фразу надо воспринимать критически в такой мере, как это и подразумевается. Свое «состояние», свое «прежнее развитие», и в связи с этим свое «состояние духа» Маркс неодобрительно отмечает в качестве причин идеалистического содержания своих стихотворений.

Его «состояние духа» определяла также его любовь к Женни фон Вестфален, его будущей жене и подруге жизни, с которой он в тайне от ее родителей был обручен. Чувство к возлюбленной, живущей в Трире, не могло образовать предмет его критики.

Другой причиной был домашний и уединенный характер всей его жизни: «Приехав в Берлин, я порвал все прежние знакомства, неохотно сделал несколько визитов и попытался погрузиться в науку и искусство».