Путь хирурга. Полвека в СССР

— Ну что вы! А вы знаете ее лично?

— Конечно, по ее просьбе я оперировал ее дочку и потом часто с ней виделся, когда она приезжала навещать ее. Очень милая женщина — почти как вы.

— Ну что вы! Мне до нее далеко. Фурцева и министр, и членом Президиума ЦК была.

— Кто знает — вы занимаете важное положение, а впереди вас может ждать еще большее.

Для первого растопления было достаточно. Она улыбнулась и сама спросила:

— Что у вас делается?

— Я пришел просить вашего совета и помощи, — и рассказал ей всю историю, начиная с моего недовольства Печенкиным, желания избавиться от него и о письмах на меня в партком.

— Да, я слышала об этом и очень удивлялась. Вы такой уважаемый профессор, а вынуждены переживать. Неужели этот Печенкин настолько плохой специалист? Он ведь и кандидат наук, и, кажется, был членом парткома в ЦИТО.

Не стану же я рассказывать ей, что сам видел, как мой шеф Каплан писал за него план диссертации, потом писал всю диссертацию, угождая ему именно потому, что того сделали членом парткома, что он — типичная раздутая фигура, потому что коммунист. Я сказал:

— Тогда он был только аспирантом, и как я помню — уже был лентяем.

— Лентяем? Понимаете, ваш подход — индивидуальный. А партия оценивает человека коллективно. Возможно, он заслуживает какого-нибудь порицания. Но райком не может остаться в стороне, если станут увольнять коммуниста. Мы должны будем вмешаться и глубоко разобраться — как случилось, что партком института допустил ошибку, взяв его на работу преподавателя. Это компрометирует весь партком.

Я чуть не воскликнул: да им наплевать, какой он работник, для них одно важно — что он коммунист. Это мое дело, заведующего кафедрой, оценивать его как работника. Да, мое, индивидуальное! Но не стану же я втолковывать антипартийную политграмоту этой партийной карьеристке, у которой за душой только одно — партийный билет.

— Лидия Алексеевна, но все-таки мое мнение тоже должно иметь вес.

— Да, конечно, никто против этого не спорит. Но почему же они все встали так заодно против вас? Нельзя ли их разбить?

— Я пытался говорить с одним из них, Косматовым, он даже признал, что благодарен мне за многое, но сказал, что обязан быть заодно со всеми коммунистами.

— Да, в этом единстве сила нашей партии.

Я злился про себя: наплевать, в чем сила твоей партии, в чем твоя партийная философия. Становилось ясно, что мне ее не уговорить. Я молчал и вынужденно слушал.

— Я постараюсь разузнать больше и что-то для вас сделать. Но вот что я хочу вам сказать: вы прекрасный специалист, вы оперировали дочку Фурцевой, вы сделали моему племяннику операцию, которую ему не сумели хорошо сделать в Лондоне. Но вы на меня не обижайтесь, я скажу по-дружески: вам, очевидно, не хватает политического чутья, — и она уставилась на меня проницательным партийным взглядом.

Я быстро соображал — что ей ответить, чтобы не задеть ее политическое чутье? Не мог же я прямо брякнуть: ваше политическое чутье — это партийные извращения отпетых личностей; это презрение к индивидуальности; это то, от чего вся страна страдает уже шестьдесят лет; то, что я ненавижу всеми фибрами моей души. Я только развел руками:

— Наверное, вы правы.

— Владимир Юльевич, вам надо вступить в партию.

Вот неожиданный оборот разговора! А она продолжала:

— Если вы подадите заявление в партию, все ваши противники вынуждены будут признать, что вы победили их.

Совсем неожиданно! Вот уж — «не ищите логики»: чтобы стать победителем, надо признать свое поражение, самому перейти в лагерь противника, полностью сдаться. Я мгновенно представил себя сидящим на собрании партгруппы, слушающим парторга Михайленко и тянущим руку вверх в знак согласия с ним — ведь партийный долг в том, чтобы быть заодно с ним и со всеми на всех партийных собраниях. Очевидно, от неожиданности я сделал слишком длинную паузу в беседе. Яковлева обрадованно приняла ее за мое обдумывание:

— Вы такой незаурядный человек — ученый, хирург, писатель, изобретатель. Если бы вы захотели вступить в партию, я обещаю вам, что секретарь райкома сам приехал бы в институт на собрание поддержать вас. Его приезд мгновенно положит конец этим неприятностям.

Все еще обескураженный, я думал — да, такая сделка с совестью положила бы конец этим неприятностям, но начала бы другие неприятности отказ от личной свободы до конца жизни. Мой друг Ефим Лившиц рассказывал, что вступил в партию на войне, когда его отправляли в штрафной батальон. Он выбирал между гибелью и партией. И я тоже давно решил для себя — вступлю в партию, только если мне будет грозить гибель. Но я не погибаю. Я улыбнулся и сказал ей:

— Спасибо за совет. Я подумаю.

Амок вдохновения