Читаем Путь хирурга. Полвека в СССР полностью

Перед вступительными экзаменами ректоров всех институтов осаждали беспокойные родители — с просьбами за поступающих отпрысков, особенно в медицинских институтах, именно потому, что туда «устраивали» не по призванию. Ректором нашего института недавно стал проректор Капитон Лакин, мой однокурсник и товарищ. Я лишь упомянул ему о сыне, и его сразу включили в секретный «ректорский список» с именами всех блатных сыновей и дочерей. Их можно было уже заранее считать принятыми. Но другие родители очень переживали, как их дети сдадут вступительные экзамены. Эти экзамены — большая ошибка. Для объективной оценки поступающих экзамены нельзя проводить при институтах. Надо создать одну стандартную систему проверки знаний по всей стране и ориентироваться на эту оценку.

Мне вдруг позвонил старейший академик Чаклин, самый уважаемый ортопед:

— У меня к вам просьба: есть один абитуриент, Леня Селя, сын моих друзей, очень способный парень. Ему несправедливо поставили тройки на первых двух экзаменах. Это грозит тем, что его не примут. Не можете ли вы поспособствовать ему получить две пятерки на двух оставшихся?

— Василий Дмитриевич, что же я могу сделать — я ведь экзамены не принимаю?

— Ну, поговорите с кем надо.

С кем говорить? Парня того я не знал, а отказать Чаклину неудобно. Не прося прямо, я лишь упомянул экзаменаторам это имя. К моему удивлению, поставили ему пятерки. Может, он того и стоил, но такая реакция только показывала «объективность» оценок. Ясно — систему вступительных экзаменов надо сменить на единый общегосударственный.

После экзаменов все зачисленные новые студенты должны были бесплатно отработать две недели помощниками рабочих на стройке нового института. Это практиковалось годами, и никто против такого порядка не возражал — в советской стране люди возражать не привыкли и боялись. Да они были настолько счастливы, что их детей приняли, что сами готовы были идти работать на стройку.

Но вот первый день занятий. Мы в приподнятом настроении ждали сына-студента дома:

— Ну, что ты извлек для себя, пробыв один день медиком?

— Ничего, — сказал он насмешливо, — первая лекция была по марксистской философии. Читал ее доцент Подгалло. Он бубнил, что советские врачи должны в первую очередь быть идейно подкованы и морально выдержаны. Он еще читал какие-то цитаты из Ленина, а мы переговаривались, знакомились друг с другом. Потом по рядам передали записку со стихами, я переписал ее для тебя:

В институт мы поступали,Чтоб идейно нас ковали,Чтоб учили нас похвальноВыдержанным быть морально;Только так мы сможем с вамиСтать советскими врачами.

Я читал и удивлялся: до чего же все похоже на то, что было двадцать восемь лет назад в мой первый студенческий день — такую же лекцию по марксизму с демагогическими призывами читали нам; тот же доцент Подгалло был преподавателем у нас; это его мы побили после выпускного вечера за то, что заставлял наших девчонок спать с ним за сдачу экзамена (между прочим, бил его со всеми и теперешний ректор Лакин); и даже эпиграмма была в том же духе, что в те годы писал я сам. Ничего не изменилось! — мы всей страной топтались в том же марксистском захолустье.

— Ну, а в какую группу ты попал?

— В тринадцатую, еврейскую.

— Что это значит?

— А вот что: собрали ребят и девушек евреев и полуевреев со всего курса и сделали группой № 13. Зато староста и комсомольский секретарь у нас русские — для наблюдений и доносов.

Похоже было на то, что наш сын начал проходить по тем же «кругам ада», по которым проходили когда-то и мы с Ириной. С самого рождения я зарегистрировал его русским, стремясь оградить от переживаний, которые могла принести ему еврейская часть крови. Но в парткоме института знали о моем полурусском-полуеврейском происхождении, и дали знать в деканат то же самое о сыне. Ханженское советское общество с его порядками и традициями было сильней моей опеки.

А ребята они были хорошие, эта тринадцатая группа. Наш сын подружился с Леней Селей, о котором меня просил Чаклин, с Ирой Фастовской и другими. Они часто бывали у нас дома чуть ли не всей группой. Мы старались их накормить, они всегда голодные — в институте был один маленький грязный кафетерий, в который стояли длинные очереди (так же как было и у нас чуть ли не три десятка лет назад). А аппетит у ребят был хороший — молодые же.

Однажды днем, когда я был дома и писал статью, они ввалились в двери необычайно веселые и шумные. Я сварил им чешские сосиски и дал немного чешского пива из брежневского буфета. Необычное угощение развеселило их еще больше.

— Что вы такие веселые и счастливые сегодня?

— Мы вместо зачета по марксизму всей группой ходили в кино, — закричали наперебой.

— Действительно смешно. А как же будет с зачетом?

— В том-то и дело, что зачет мы сдали, вся группа сдала. Мы дали взятку преподавателю, и он за нес поставил нам зачет, даже не спрашивая.

Перейти на страницу:

Все книги серии Издательство Захаров

Похожие книги

Русская печь
Русская печь

Печное искусство — особый вид народного творчества, имеющий богатые традиции и приемы. «Печь нам мать родная», — говорил русский народ испокон веков. Ведь с ее помощью не только топились деревенские избы и городские усадьбы — в печи готовили пищу, на ней лечились и спали, о ней слагали легенды и сказки.Книга расскажет о том, как устроена обычная или усовершенствованная русская печь и из каких основных частей она состоит, как самому изготовить материалы для кладки и сложить печь, как сушить ее и декорировать, заготовлять дрова и разводить огонь, готовить в ней пищу и печь хлеб, коптить рыбу и обжигать глиняные изделия.Если вы хотите своими руками сложить печь в загородном доме или на даче, подробное описание устройства и кладки подскажет, как это сделать правильно, а масса прекрасных иллюстраций поможет представить все воочию.

Владимир Арсентьевич Ситников , Геннадий Федотов , Геннадий Яковлевич Федотов

Биографии и Мемуары / Хобби и ремесла / Проза для детей / Дом и досуг / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное