Путь ко спасению

— «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев: Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы, и говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», — вещала экскурсовод как по писаному. — Вот потому Андрея и прозвали Первозванным.

Она продолжала гладко говорить, Шуйга не прислушивался, а лицо Десницкого вдруг сделалось каменным и бледно-зеленым. Он перестал жевать и медленно опустил ложку в тарелку с борщом.

— Ты чего? — признаться, Шуйга снова почувствовал себя параноиком, когда в голову ему пришла мысль о яде в борще.

— Ловцами человеков… — медленно и тихо произнес Десницкий. — Ты слышал? Вместо рыбы ловить людей…

— А, это вроде как ловить души и скармливать богу-чудовищу? Интересная идея. Оч-чень богохульно. Это ты здорово придумал, это в самом деле может поколебать веру.

— Не я. Андрея Первозванного назвал тот архиерей. Ты понял? Он предложил мальчику стать таким же, как апостолы, — ловцом человеков. Мальчик это понял, он, в отличие от нас, учил Закон Божий.

Нет, Десницкий определенно параноик. Или… Или настолько боится чувствовать себя негодяем, что готов выдумывать причудливые конспирологические версии, лишь бы не смотреть правде в глаза?

— Ну да, конечно. Ловцом человеков. А я-то думал! — Шуйга сделал вид, что вздохнул с облегчением.

— Слушай, неужели тебе нисколько не страшно? — Десницкий поднял тяжелый взгляд.

— Мне совершенно все равно, во что на самом деле верят попы из высших эшелонов власти. Верят они в бога, служат они черту, ловят они души или не ловят — мне без разницы. Это дело их личного цинизма, а их цинизмом удивить меня нельзя.

— А если они не верят, а знают, что тогда?

Шуйга забыл о данном себе слове не смеяться, к тому же он собирался не смеяться над экскурсоводом, а не над Десницким. И какие глупости она в это время изрекала, он не прислушивался. И напрасно: в это время излагалась какая-то трагичная история жития какой-то святой, таскавшей камни в переднике и в этом видевшей свое служение Богу. Похоже, припасть именно к ее мощам паломницы и направлялись.

Когда один из казаков поднялся с места, поздно было притворяться серьезным. Да и выглядел он не так чтобы впечатляюще — щуплый был, как цыпленок табака. Но глаза горели, да. Праведным огнем. Вот если бы поднялись все четверо, Шуйга, может, и презрел бы гордыню.

Свои претензии подходивший полицай изложил еще по дороге — в них нашлось не много цензурных слов, а общий смысл сводился к тому, что слушать надо молча. И не ржать — это кощунство. Впрочем, прими Шуйга униженно-виноватый вид, казака бы это не остановило, он ведь приключений искал в скучном паломничестве, а не извинений от негодяя с синим паспортом. Просчитался Шуйга только в одном: он ждал удара кулаком и гадал, как цыпленку табака придется извернуться, чтобы врезать сидевшему за столом у стенки. Казак же небрежно ударил сложенной пополам нагайкой, и вышло у него это ловко и неожиданно. И на удивление больно, потому что нагайка попала по носу и задела угол глаза.

Второго удара не случилось — Десницкий ухватил цыпленка табака за правое запястье и одним движением уложил спиной на стол. С грохотом. С опрокинутыми стаканами, пролитым компотом и разлетевшимися по полу вилками. Нагайка осталась на столе, а через секунду Десницкий отправил добровольного стража порядка к его товарищам — пинком под зад. И хотя Шуйга плохо видел одним глазом, но почему-то догадался, что с тремя вскочившими с мест казаками Десницкий разберется так же быстро. И не потому, что он эдакий Илья Муромец, а потому, что на лице у него и теперь не дрогнул ни один мускул, даже дыхание не участилось — с такой холодной, спокойной ненавистью в глазах люди обычно побеждают.

Казаки тоже это поняли, потому что схватились не за нагайки, а за мобильники.

— Массаракш… — Шуйга сплюнул кровь, попавшую в глотку из носа. — Ты чё сделал-то, дон Румата? Пожрали, называется… Валим отсюда, и побыстрей.

Потом он жалел, что не прихватил котлету по-киевски с нетронутой еще тарелки…

Надежда на то, что казаки не записали номер «козлика», была эфемерной — много ли «козликов» едет этой дорогой в этот день и этот час?

Конечно, Десницкого стоило посчитать неправым. Но говорить ему об этом почему-то не хотелось. И вспоминать перепуганные морды казаков было приятно.

Шуйга ограничился одной сердитой фразой, когда «козлик» вырвался с заправки на шоссе:

— Я не девушка, чтобы меня защищали от подонков.

— Извини, — угрюмо ответил виноватый-превиноватый Десницкий.

— Я, может, сам ему врезать собирался, — проворчал Шуйга, вытирая нос, — за оскорбленье действием.

Но Десницкий снова не понял шутки.

— Я же сказал: извини.

Шуйга сплюнул в окошко. Смотреть на дорогу одним глазом было непривычно и неудобно. Ну не понимает человек шуток, что с него взять?

— Славка, да это же я виноват, я! Я же нарывался! А ты прав, как всегда, сволочь… Только что теперь делать, я не знаю. Если этот цыпленок табака заявит…

— А может не заявить?