Шеф медленно повернулся. В двух шагах от него стоял Альфред. Под глазницами юного короля образовались черные круги, одеяния его были вымазаны в грязи и крови. Он лишился плаща и оружия. Остались лишь кольчуга да кинжал, что торчал из-за пояса.
— Я натворил? — переспросил Шеф. — По-моему, она — твоя подданная, ибо не кто иной, как ты, владеет землями по эту сторону Темзы. Быть может, мои люди и увели священника из деревни, но ты забрал у нее мужа.
— Значит, натворили мы оба.
Король и ярл не сводили пристальных взглядов с рыдающей женщины. «Вот к чему я был призван, — думал Шеф. — Однако, следуя Пути — одному только этому Пути, — или Пути, как его понимают Торвин или Фарман, — мне это свершить не под силу».
— У меня есть к тебе предложение, король, — произнес он. — На поясе у тебя висит кошель с деньгами. У меня его нет. Отдай деньги этой несчастной женщине. Пусть у нее хотя бы будет надежда дождаться возвращения мужа. А я взамен отдам тебе все свои владения. Точнее, пока мы не победили твоих врагов с крестами на пузе — своих я уже победил, — мы оба будем властелинами — ты да я.
— Два властелина?
— Мы все поделим поровну. Казну. Людей. Власть. Опасности. Мы заживем отныне одной общей судьбой.
— Значит, и удача будет одна на двоих? — вспомнил Альфред.
— Да.
— Тому я предпошлю два условия. Первое. Я не смогу идти в бой под стягом с Молотом, потому что я — христианин. Но и под знаменем с Крестом воевать я не желаю, поскольку его уже осквернили разбойники-франки и Папа Николай. Вспомним же об этой женщине, о постигшем ее горе и объединим оба знака. А если нам суждено победить, мы позволим нашему народу искать мира и утешения там, где велит ему душа и совесть.
— Каково же второе условие?
— Вот оно, — и Альфред указал ему на оселок. — Ты должен раз и навсегда от него избавиться. Когда он при тебе, ты начинаешь лгать. Ты посылаешь друзей на гибель.
Шеф взглянул на скипетр, осмотрел еще раз свирепые лики бородачей, что украшали его с обоих концов: они напоминали ему одного бога с ледянящим душу голосом, которого он встречал в своих видениях. Он подумал о кургане, где скипетр попал ему в руки, о рабынях с проломанным позвоночником, о Сигварде, обреченном им на мученическую смерть, о Сиббе и Вильфи, посланных на костры… Наконец, об Альфреде, которого он хладнокровно обрек на неминуемое поражение. О Годиве, спасенной только для того, чтобы сыграть роль приманки.
Размахнувшись, он запустил свой скипетр в воздух. Тот сделал несколько оборотов и приземлился где-то в сырой лощине. Так и лежать ему в плесени до скончания веков.
— Сказано — сделано, — сказал он. — Сражаться мы теперь будем под двумя знаками. Под ними обретем победу или смерть.
Он протянул королю руку. Альфред вытащил кинжал, срезал с пояса кошель и швырнул его несчастной. Когда тот гулко плюхнулся ей под ноги, он ответил на рукопожатие.
Они уже уходили прочь, а непослушные пальцы женщины еще лихорадочно возились с узелками.
Не успев пройти по тропке и ста ярдов, они поняли, что в расположении Армии Пути творится что-то неладное: раздались крики, потом стальной перезвон, лошадиное ржание. Они сорвались с места и во весь дух припустили к лагерю. Мешали густые заросли, цеплялись за одежды колючки. Когда они выбежали на пустошь перед шатрами, все было кончено.
— Что случилось?! — крикнул Шеф таращившим на него глаза воинам.
Из-за складок поваленной палатки показалась голова Фармана.
— Легкая конница. Франков было совсем немного, может быть, сотня… Где ты был на этот раз?
Но Шеф уже не смотрел на него. Через строй галдящих воинов к ним пробивался Торвин, решительно ведя за собой Годиву.
— Мы появились точно на рассвете, — промолвил Торвин. — Не успели прийти, как начался налет…
Шеф не произнес ни слова. Взор его был прикован к Годиве. Наконец та подняла лицо и ответила ему таким же долгим взглядом. Он нежно дотронулся до ее плеча:
— Прости, если я о тебе забыл… Неотложные дела… Если не сейчас, то… Когда-нибудь я постараюсь исправиться… Но всему свое время. Я все еще — ярл. Поэтому: расставить усиленные наряды около лагеря. Чтобы больше — никаких неожиданностей. Через некоторое время будем выступать. А пока — Лулла, Фарман, все жрецы и воеводы — ко мне. Но сначала — расставить наряды… Теперь задание тебе, Озмод. Пришлешь ко мне двадцать женщин.
— Ты сказал — женщин, господин?!
— Да. У нас их немерено. Жены, подружки, потаскушки… Мне все равно. Главное — чтобы умели нитку в иголку вдевать.
Спустя пару часов Торвин, Фарман и Гейрульф, единственные жрецы Пути, в обществе полудюжины английских воевод с убитым видом наблюдали, как женские руки поспешно нашивают на знамя их войска новую эмблему взамен старой. Вместо гордо и прямо стоявшего белого Молота из-под их рук появлялись пересекающие друг друга под углом Молот и Крест.
— Знаешь, как это называется? — произнес Фарман. — Сделка с врагами. Только они бы ради нас на такое никогда не пошли.
— Это условие, которое поставил король, обещав нам свою поддержку, — ответил Шеф.