Путь марсиан

— Вот это да! — В полном восторге Зеб хлопнул себя по голой ляжке и поморщился от неожиданной боли, совсем забыв об отсутствии одежды из грубой, толстой ткани, смягчающей удар. — Я бы переправился на запад, если б не был нужен здесь. Да, сэр. — Его лицо приняло угрюмое выражение, а тонкие губы сжались в отчетливую жестокую складку. — Я останусь именно там, где во мне нуждаются.

— А почему в тебе нуждаются?

Объяснение было немногословным и прямолинейным:

— Индейцы!

— Индейцы?

— Их же целые миллионы. Поначалу те племена, с которыми мы вели войну и которых здорово колошматили. Потом племена, которые никогда не видали белого человека. И все они воскреснут. Мне понадобятся мои старые дружки. А вы, городские рохли, на такие дела не годитесь… Ты хоть видел когда индейца?

— В последнее время их что-то не встречалось в здешних местах, — ответил Р.Е. — Нет.

Зеб выразил взглядом свое презрение и хотел было сплюнуть, но слюны для этой цели у него не нашлось.

— В таком случае тебе бы лучше воротиться в город. Вскорости на энтом месте будет небезопасно. Если б только у меня был мой мушкет!

Р.Е. поднялся, на секунду задумался и, пожав плечами, обернулся лицом к городу. Как только он встал, надгробие, на котором он сидел, разрушилось. Серый камень прямо на глазах превращался в порошок и сливался с однородной массой серой земли. Он огляделся вокруг. Большая часть надгробий исчезла. Остальным, похоже, была суждена та же участь. И только то, на котором сидел Зеб, все еще казалось прочным и устойчивым.

Р.Е. пустился в обратный путь. Зеб даже не оглянулся на него. Он продолжал тихо и невозмутимо ждать — индейцев.

* * *

Этериил стремительно и отчаянно бросился в бездну небес. Он чувствовал на себе взоры Высших. Сейчас за ним, должно быть, наблюдают все, от самого юного серафима, херувимов и ангелов до верховного архангела.

Он поднялся уже выше, чем любой из Высших, куда еще никогда доселе не забирался. Незваный, он ждал вибрации Слова, которое уничтожит сопровождавшие его смерчи.

Но он не колебался. Сквозь беспространство и вневременность он мчался туда, где можно слиться с Primum Mobile — в тот самый центр Всего, который заключал в себе все эти Есть, Было, Было Бы, Могло Быть и Могло Бы Быть.

И как только он подумал об этом, он прорвался сквозь ничто и стал гармоничной частью Primum Mobile. В то же мгновение все его существо словно взорвалось и заполнило собой Все, становясь также и неотъемлемой частью этого Всего. А затем Средоточие Primum Mobile милосердно укрыли от его рассудка, и перед Этериилом предстал Глава в образе голоса, зазвучавшего внутри серафима, — тихого и спокойного, но глубоко волнующего своей огромностью.

— Сын мой, — произнес голос, — я знаю, почему ты пришел.

— Тогда помоги мне, если на то будет твоя воля.

— По моей воле, — отозвался Глава, — все законы, исходящие от меня, неотменяемы. Все твое человечество, сын мой, жаждало жизни. И все страшились смерти. Все предавались размышлениям и мечтам о вечной жизни. Не две кучки людей и не два отдельно взятых человека развивали одну и ту же мысль о загробной жизни, но все хотели жить. Ко мне обратились с просьбой, чтобы я привел все их мечты к общему знаменателю — даровал им вечную жизнь. Что я и сделал.

— Ни один твой служитель не мог просить этого.

— Просил Враг, сын мой.

Подавленный собственной ничтожностью, Этериил тихо произнес:

— В твоих глазах я просто пыль и не достоин находиться в твоем присутствии, но я все же должен задать тебе один вопрос. Надо ли понимать из твоих слов, что Враг — тоже твой служитель?

— Без него у меня не может быть других, — ответил Глава. — Ведь что такое Добро, как не вечная борьба со Злом?

«И в этой борьбе, — подумал Этериил, — я потерпел поражение».

* * *

При виде города Р.Е. остановился. Здания разрушались. Деревянные дома уже представляли из себя груды развалин. Подойдя к ближайшей такой груде, Р.Е. обнаружил, что обломки дерева совершенно обезвожены и рассыпаются при малейшем прикосновении.

Он углубился в городские улицы и заметил, что хотя кирпичные дома все еще стояли, но сами кирпичи уже зловеще круглились по краям и угрожающе расслаивались.

— Им недолго осталось стоять, — произнес густой голос. — Единственное утешение — если это можно назвать утешением — в том, что их разрушение не повлечет за собой ничью гибель.

Р.Е. в изумлении поднял глаза и увидел, что стоит лицом к лицу с человеком, похожим на бледного, изнуренного Дон Кихота с худым длинным лицом и впалыми щеками. В его глазах таилась печаль, волосы спадали жидкими прямыми прядями. Одежда была слишком просторна для него, а сквозь многочисленные прорехи на ней отчетливо просвечивала кожа.

— Меня зовут, — проговорил человек, — Ричард Левин. Когда-то — еще до того как это произошло — я был профессором истории.

— Вы одеты, — заметил Р.Е. — Вы не один из тех воскрешенных.

— Вы правы, но этот отличительный признак исчезает. Одежда истлевает.