Путь меча

— Вы можете оставаться здесь до тех пор, пока не появится возможность уйти без риска. Дети должны молчать. Я буду приносить вам хлеб и воду, — сказал он твердо.

— Да благословит вас Амида Будда навеки, — сказал Исао, помогая Шинобу и детям войти в темное помещение.

Когда дверца потайного входа закрылась, Акика заплакала: «Я потеряла свою куклу».

— Не плачь. Мы сделаем новую, когда будем опять в безопасности, — сказала Шинобу, обнимая ребенка, чтобы утешить ее.

ГЛАВА 4

Вокруг крепости Чикары пели птицы, и прохладный ветерок шевелил листву. Внутри, в главном помещении, было темно и тихо. Среди китайских драпировок и бесценных ваз на возвышении сидел Чикара, слушая отчет одного из начальников своих самураев.

— Их не было, когда мы пришли туда, господин.

— Ну, так куда же они ушли? Крестьянин с семьей не могут исчезнуть бесследно. Отправь еще людей. Опроси крестьян поблизости. Если мы не накажем этих людей, скоро в стране перестанут повиноваться закону.

Чикара относился с презрением к крестьянам, на труде которых было основано его богатство. Он был одним из многих родственников Тайра Кийомори, недавно назначенного верховным канцлером Японии, и принадлежал к тому типу местных землевладельцев, которые разбогатели путем очень жесткого управления своими землями. Правительство пожаловало ему землю и титул в награду за храбрость, проявленную во время военной службы. Направленный в провинцию для управления своими владениями, Чикара задался целью вернуться в столицу очень богатым. Его имение станет самым могущественным в восточной области! Его репутация бесстрашного воина и умелое правление привлекли в его владения тысячи свободных крестьян. Он превратил небольшое имение в крепость, с армией, способной добиваться повиновения его законам без риска возмездия.

Он смотрел на самурая, стоявшего на коленях, опустив голову к полу и не смея поднять глаза выше ног своего господина.

— Чикара-сан, — тихо сказал самурай, — мы догадываемся, где они скрылись, но мы не смеем насильно войти туда для обыска.

Чикара оперся на расшитую подставку для локтя. Его ястребиный нос и глаза, лишенные блеска, придавали ему вид хищной птицы. И, как птица, он прошипел:

— Ты осмеливаешься говорить мне, что не решаешься на обыск. На этих землях нет такого места, куда мои люди не могли бы прийти без помех, чтобы добиться соблюдения закона. С тобой я рассчитаюсь позже, Шигеру. А сейчас скажи мне, где они.

Шигеру прижал лоб к полированному деревянному полу, его голос был едва слышен.

— Громче говори, — зарычал Чикара.

— Мы думаем, что они прячутся в храме Сейкен-джи, — пробормотал запуганный самурай.

— Опять эти монахи вмешиваются в мои дела! На этот раз я им этого не прощу. Я сказал, что виновные будут примерно наказаны, и так я и сделаю. Возьми несколько моих охранников, иди к храму и вытащи этих людей. Возмездие необходимо.

— Да, господин.

— О твоем наказании подумаю позже, — Чикара свирепо уставился на Шигеру.

— Да, господин, — сказал самурай, отползая назад.

Оставшись в одиночестве в огромном помещении, Чикара глубоко вздохнул и закрыл глаза, чтобы успокоиться. Жизнь крестьянской семьи не стоила того, чтобы волноваться.

Через минуту он повернулся, чтобы рассмотреть свое последнее приобретение — ширму, разрисованную рукой художника. Как многие японские князья, он собирал предметы китайского искусства и преклонялся перед культурой Китая. Крестьяне были вскоре забыты, и он с восхищением погрузился в изучение сложного узора ширмы.

ГЛАВА 5

На следующее утро после прибытия в замок Окитсу Йоши сидел, скрестив ноги, на крыльце с видом на гору Сатта. Согласно критериям двора, он был красивым юношей. Он был строен и выше среднего роста. Этим утром он был одет в светло-зеленое платье поверх розовой сорочки. Для человека родом из Окитсу это были слишком нежные цвета. Слабая мускулатура его мягких рук и изящные пальцы придавали ему внешность бесполого существа, что считалось сверхмодным при дворе в двенадцатом веке. Подобно другим людям его ранга, он покрывал зубы черной краской, чтобы закрыть некрасивые «могильные памятники» во рту, и обильно пудрил лицо, чтобы придать ему постоянно безразличное, скучающее выражение… Однако по молодости лет им нередко овладевали столь сильные чувства, что это подрывало его попытки казаться безразличным. Его вечный веер и жеманные манеры были просто рабским подражанием придворным, которые ему импонировали. Несмотря на свой вид, он был настоящим мужчиной, и у него бывали интимные отношения с придворными дамами. Но его страстная любовь к Нами всегда существовала совершенно особо, он никогда не равнял ее со случайными любовными связями при дворе. С его точки зрения, такие связи и романтическая любовь были совершенно различными вещами.