Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

Я дал внешний, быть может, поверхностный обзор наших сношений с инославными, главным образом с протестантами и особенно с Англиканской Церковью. В этом взаимообщении мы хорошо узнали и полюбили друг друга, научились вместе молиться. Я считаю это важным достижением в деле сближения наших Церквей. Таял лед того взаимного непонимания, которое ведет ко взаимному отчуждению, разрушались перегородки, укреплялись братские чувства во Христе — в этом несомненно большое значение, великая заслуга Экуменического движения, и за это слава Богу, а будущее в руках Божиих…

23. ЦЕРКОВНАЯ СМУТА

Управление Западноевропейской епархией, как я уже рассказал [243], было мне поручено в 1920 году Высшим Русским Церковным управлением, вначале обосновавшимся в Константинополе, а потом — в Карловцах, в Сербии, где всем нам, русским архиереям, было оказано широкое гостеприимство. Вскоре же по вступлении в должность я почувствовал, что мои полномочия канонически зыбки и нуждаются в подтверждении высшей инстанции Русской Церкви — Московской патриархии. Мне удалось снестись с Патриархом Тихоном, и вот летом 1921 года в Берлин прибыл патриарший Указ [244], подтверждающий мое назначение временно Управляющим русскими православными церквами и приходами в Западной Европе впредь до восстановления правильных, нормальных сношений с Россией.

Митрополит Вениамин (впоследствии принявший мученическую кончину) на это назначение согласился тоже и написал мне собственноручное письмо от 8(21) апреля 1921 года, в котором заявил: "С своей стороны я даю полное согласие, чтобы в то время, когда почти нет сношений с заграничными церквами, Вы заведовали ими — тем более что это временное заведование Вашим Высокопреосвященством признано и подтверждено Святейшим Патриархом".

Обращение мое к Патриарху Архиерейский Синод счел за некоторое недоверие, подчеркивающее его, Синода, неправомочность как высшей церковной инстанции за границей, и в отношениях ко мне пробежал холодок — почувствовалась недоброжелательная настороженность. Она проявилась уже менее прикровенно на Монархическом Съезде в Рейхенгале, где я с тревогой впервые почуял притязания крайних монархистов (типа Маркова 2-го) влиять на Церковь и сделать ее орудием для своих реставрационных планов. Митрополит Антоний это направление поддерживал с патриотическим энтузиазмом, считая его при существующих условиях неизбежным. "Я все же тут среди своих…" — растроганно говорил он. Тяжелое чувство охватило меня… Разве могли "марковцы" направить Церковь в эмиграции по правильному руслу? Если бы они навязали свою политическую идеологию всей зарубежной Церкви, то что было делать остальной эмиграции, которая их убеждений не разделяла? Церковь должна стать выше всех политических партийных раздоров и по возможности объединить под своим куполом всю эмиграцию. Я осторожно коснулся этих вопросов в своих речах на Съезде — и встретил энергичный отпор. Мое тревожное недоумение росло…

В Рейхенгале было постановлено собрать общеэмигрантский Съезд из представителей духовенства и мирян. Согласно выработанному Положению о Съезде, я имел право делегировать от епархии представителей приходов и пригласить несколько человек по личному усмотрению. Сделать это было мне нелегко: я еще не успел осмотреться и не знал ни настроений в моих приходах, ни главных церковных деятелей. Присмотревшись, увидал, что состав паствы пестрый: есть правые и левые, есть лица, считающие себя "привилегированными", и есть простые, рядовые члены приходов; в церковноприходском окружении велись споры, уже обозначались политические партии, которые соперничали друг с другом и т. д. Когда пришло время посылать делегатов в Карловцы, правые старались на меня воздействовать, дабы провести своих кандидатов.

По-видимому, уже в Рейхенгале монархисты меня "своим" не признавали, потому что решение использовать Церковный Съезд для проведения конспиративной монархической программы они приняли без меня, когда я уехал из Рейхенгаля в Брюкенау [245]. Теперь же, когда созывали Съезд, они всячески старались меня от него устранить. Сперва мне было предложено спешно выехать на это время в Америку, куда меня еще раньше посылал Патриарх Тихон на ревизию нашей Североамериканской епархии [246]; потом задержали в Берлине, мешкая с сербскими визами, и я с архимандритом Тихоном и протоиереем Н.Подосеновым приехал в Карловцы, когда наши берлинские делегаты-миряне успели туда прибыть. Президиум Съезда был избран, и войти в состав его я не мог, а Съезд уже был объявлен Церковным Собором зарубежной Русской Церкви.