Путь на эшафот

– Я бы хотела, Ваше Величество, чтобы вы научились сдерживать себя.

Боже, как ему надоела ее болтовня. Ему хотелось бы остаться одному и мечтать о той, кто ему всех милей. И он сказал ей очень грубо:

– Вы, мадам, не можете вызвать у мужчины желание, которое заставило бы его забыть о том, что существуют другие женщины.

Она задрожала, и он почувствовал это, несмотря на то, что кровать была широкой и их разделяло большое расстояние.

– Я уже не молода, – сказала она. – И я не виновата, что наши дети умирают. – Он ей ничего не сказал на это, и она задрожала еще сильнее. – Я слышу, о чем шепчутся при дворе. Я знаю об этом тайном деле короля.

Ну вот. Она добилась своего. Его грезы рассеялись. Значит, слухи все же дошли до нее. Это, конечно, должно было случиться. Но ему бы хотелось, чтобы ей сообщили об этом более пристойным образом.

– Генрих, – обратилась она к нему. В ее голосе слышалась мольба. – Ты не отрицаешь этого?

Он встал с постели, расправил свои могучие плечи.

– Катарина, ты прекрасно понимаешь, что если бы это зависело от меня, я никогда бы не стал с тобой разводиться. Но жизнь короля принадлежит не ему, а королевству. И знаешь, Катарина, ум мой смущен, и уже давно. Сомнения одолевают меня. А совесть не позволяет не прислушаться к ним. Я хочу, чтобы ты знала, Катарина, что когда встал вопрос о браке нашей дочери и герцога Орлеанского, французский посол усомнился в том, что она наша законная дочь.

– Законная! – воскликнула Катарина, приподнимаясь на локтях. – Что он имел в виду? Милорд, надеюсь, вы пристыдили его!

– Конечно. Я сделал это! Но я очень расстроился.

Настроение короля улучшилось. Теперь он не выглядел беспутным мужем, осуждаемым своей верной женой. Он был королем, для которого его страна – превыше всего. Его личные желания были на втором месте. Он говорил себе, что сперва королевский долг, а потом уж чувства. Он лежал в кровати с женщиной, бесформенное тело которой уже давно перестало его волновать, а, напротив, вызывало отвращение, и уверял себя, что он не должен сохранять этот брак.

Он женился на Катарине, потому что Англии нужно было укрепить дружбу с Испанией, потому что Англия была тогда слабым государством, а через узкий пролив находилась могущественная Франция, злейший враг его страны. В первые годы женитьбы Генрих надеялся, что ему вновь удастся завоевать Францию. Это казалось вполне реальным, поскольку в ту пору Кале еще был у англичан. Он надеялся, что с помощью императора ему удастся это сделать. Но после всех этих недостойных событий, имевших место в Павии, Карл вряд ли захочет пойти на союз с Англией. Итак, необходимость дружбы с Испанией отпала. Реализация планов, разработанных Уолси, была приостановлена. Теперь союзниками Англии были французы. Поэтому для Англии очень даже выгодно разорвать этот испанский брак! А вместо этого… Неважно, что вместо этого. Испанку нужно прогнать от двора, ибо его стране она больше не нужна.

Но это были незначительные вопросы по сравнению с главной проблемой, которая его волновала и не давала покоя его совести. Да благословит Бог епископа Парбеса, посла, у которого хватило такта не поднимать вопрос о том, является ли принцесса Мария законнорожденной дочерью.

– Я полагаю, что можно было бы объявить войну Франции! – воскликнула Катарина. – Моя дочь – незаконнорожденная! Ваша дочь…

– Это не дело женского ума, – возразил король. – Войны не объявляются по таким незначительным поводам.

– Незначительным! – воскликнула королева. Голос ее дрожал от страха. Катарина была неглупой женщиной. На ужины, устраиваемые в ее покоях, приходили ученые мужи, наиболее серьезные придворные, такие люди, как сэр Томас Мор. Она была более разборчивой, чем английские леди, и никогда не пыталась вести себя так, как ведут себя англичанки. Ей не нравились спортивные игры, сопровождавшиеся кровью, которые так любил ее муж. Вначале король возмущался, когда она говорила ему, что леди не должны участвовать в соколиной охоте или охоте на лис. Но это было давно. Теперь он был доволен, что она в них не участвует, ибо тяготился ее компанией. Но в королеве было что-то такое, что заставляло ее уважать – спокойное достоинство, религиозность. И даже сейчас, когда ей грозил крах, она ничем это не выказывала, а лишь была грустна. Впрочем, она всегда была грустна. Но и упряма! И король знал, что Катарина будет бороться. Если не за себя, то за свою дочь. Ее вера подсказывала ей, что она борется не только за себя, но и за Генриха, что церковь не одобряет разводов, и она будет противиться со всем своим спокойным упорством.

– Катарина, ты помнишь Библию? – И он стал ей цитировать то место из Левита, где говорилось, что нельзя жениться на жене своего брата, что это грех и что именно поэтому их дети умирают.

– Но ты же знаешь, что я никогда по-настоящему не была женой твоего брата.

– Именно это и беспокоит меня.

– Ты хочешь сказать, что не веришь мне?