Путь на эшафот

Анна пыталась ясно и без прикрас вспомнить о прошедшем годе. Был ли это счастливый год? Конечно, конечно, счастливый! Она не может сказать, что была несчастна. Она была счастлива и даже очень! Будучи гордой и надменной, она получала большое наслаждение от почестей, которые ей воздавали. Сознавая свою красоту, как она могла не получать удовольствия от прекрасных одежд, принадлежащих ей? Такие, как королева Катарина, называют это тщеславием. Разве нет ничего общего между гордостью и тщеславием? И разве она не должна радоваться, когда ее сравнивают со звездой, называют самой красивой и просвещенной женщиной, самим совершенством, женщиной, которую любит король?

У нее были враги, и самый главный среди них – кардинал. Ее дядя Норфолк считался ее другом, но она никогда не могла любить его и доверять ему. И ей казалось, что теперь, когда король не уделил внимания его старшей дочери Марии Ховард, которая была более высокого происхождения, чем Анна Болейн, он затаил злобу. Еще один враг, опасный и жестокий. Анна вспомнила о днях и ночах, проведенных во дворце в До-вере, когда Мария Тюдор рассказывала ей о великолепии какого-то Чарлза Брэндона. Это был безжалостный и честолюбивый человек. Он женился на сестре короля и оказался тем самым очень близко к трону. А так как Анна была к трону еще ближе, стал ее врагом. Все эти мысли пугали ее.

Какой она чувствовала себя счастливой, танцуя с королем на Рождество в Гринвиче, смеясь в лицо тем, кто осуждал ее за то, что она отмечает праздник в Гринвиче, тем самым бросая вызов королеве, ненавидя королеву, которая отказывалась уйти в монастырь и тем самым признаться в том, что она действительно жила с Артуром. Танцевала она великолепно, делая колкие замечания в адрес королевы и принцессы, показывая свое превосходство над ними, а потом ненавидя себя за это, презирая свое отражение в зеркале, смотрящее на нее с упреком возбужденно блестящими глазами.

Принцесса ее ненавидела и не скрывала этого. Она шептала на ухо придворным из окружения Анны Болейн, что с ней сделает, когда станет королевой.

– Если бы я была королевой, – говорила она, – я посадила бы ее в подвалы Тауэра. Посмотрим, что останется от ее красоты после того, как ею займется палач. Я сама лично посадила бы ее на дыбу! Сможет ли она тогда говорить колкости крысам, которые соберутся там, чтобы погрызть ее кости? Но я не хотела бы, чтобы ее сожрали крысы. Ее нужно сжечь живьем на костре. Она ведьма. И я слышала, что вокруг нее собираются люди, распространяющие новую веру. Я бы собрала вязанки хвороста у ее ног и подожгла их. Но я не хочу, чтобы она сразу сгорела. Я бы тушила костер и зажигала его снова. Пусть она уже на земле испытает то, что ее ждет в аду – вечное горение в огне.

Глаза принцессы фанатично сверкали, когда она видела Анну, в них была ненависть к ней, а Анна смеялась в лицо этой глупой девчонке, притворяясь, что это ее не трогает, хотя эти глаза преследовали ее и во сне и наяву. Но Анна понимала, что будет значить для этой девушки восхождение на трон ее, Анны. Мария пользовалась всеми привилегиями, которые имеет дочь короля, принцесса Мария, наследница английского престола. Король же хотел объявить ее незаконнорожденной, и это означало бы, что у нее будет меньше привилегий, чем у герцога Ричмондского, который, хотя еще и мальчик, имеет их больше.

Лежа в постели в объятиях короля, Анна говорила о принцессе:

– Она не должна так ко мне относиться! Это невозможно! Кто-то из нас должен покинуть двор!

Генрих успокаивал ее, защищал Марию. Он чувствовал слабость по отношению к своей дочери – сказывалась сентиментальность его натуры. Он был привязан к ней, хотя всегда мечтал о сыне. До того, как ему пришла мысль о том, чтобы освободиться от Катарины, а Анна ему заявила, что никогда не станет его любовницей, он успел смириться с мыслью, что его дочь может стать в будущем королевой.

– Я уезжаю в Хивер, – заявила Анна. – Не желаю быть предметом оскорблений.

– Я не позволю тебе уехать в Хивер, моя возлюбленная. Твое место здесь, рядом со мной.

– Тем не менее, – холодно заметила Анна, – я еду в Хивер!

Страх, что она покинет его, не оставлял Генриха ни на минуту. Он не мог себе представить, что не будет видеть ее. Она могла влиять на короля, угрожая отъездом.