Путь на Грумант

Синие, почти лиловые дальние берега с резкими пятнами снега вдруг неожиданно под лучами низко склонившегося солнца окрашивались в нежно-розовый цвет. А море, как живое, все время меняло свой вид и окраску. Вот сейчас перед глазами совершенно бесцветная стеклянная гладь. А через минуту по ее поверхности побегут тысячи дрожащих бликов. Только прозрачный воздух Ледовитого океана да полуночное солнце могут создать это неуловимое сочетание тонов.

— Эх, красота какая, братцы! Гусли бы мне сейчас, все бы отдал за них, рвется из души песня… Трудна наша жизнь, тяжела работа в Студеном море, да разве увидишь красоту такую, на печи лежа! Где еще на Руси места такие есть?.. — Степан в волнении поднялся с места, потом сел, закрыв руками лицо.

Чутким ко всему прекрасному поморам были близки чувства Степана. Из поморов ведь выходило много сказителей, певцов, музыкантов, с большой поэтической силой воспевавших свое Студеное море, свои быстрокрылые корабли и свой тяжелый труд. Недаром любимая поморянами пословица говорила: «Чем с плачем жить, лучше с песнями умереть».

— Степан, а ты расскажи былину ту, про Олешу да Кирика. Слыхал я не раз, да не устанешь слушать-то.

— Расскажи, Степан, — присоединился к просьбе отца и Ваня.

Степан помолчал, собираясь с мыслями.

— Ну-к что ж, слушайте, помянем старину нашу. Он подбросил в огонь несколько кусков сухого дерева, громко затрещавших. Сноп искр высоко поднялся в воздух и быстро погас. Смотря куда-то вдаль, как будто читая в небе открытое только ему одному, Степан размеренно певучим голосом начал:

— От начала вечных лет обходит широту земную с полуночной стороны великопростертое русское океан-море.[39] Грозно русское имя в полуночных странах. Крепко стоит Русь на Груманте-острове да на Матке-земле грудами сынов Студеного моря. И жили у Студеного моря, в богатой Двинской земле, два друга юных, два брата названых Кирик да Олеша. И была у них дружба милая и любовь заединая.

Столь крепко братья названые друг друга любили, что секли стрелою руку, кровь точили в землю и в море. Мать сыру землю и синее море призывали во свидетели. Кирик да Олеша одной водою умывались, одним полотенцем утирались, с одного блюда хлебы кушали, одну думу думали, один совет советовали — очи в очи, уста в уста.

Отцы их по любви морской лодьею владели и детям то же заповедывали. Кирик, старший, стал покрут обряжать, на промысел ходить, а Олеша корабли строил.

Пришло время, и обоим пала на ум одна и та же дева Моряшка. И дева Моряшка с обоими играет, от обоих гостинцы берет. Перестали названые братья друг другу в очи глядеть.

В месяце феврале промышленники в море уходят на звериные ловы. Срядился Кирпк, а сам думает: «Останется дома Олеша, его Моряшка опутает!» И говорит брату он:

— Олешенька, у нас клятва положена друг друга слушати: сряжайся на промысел.

Олеша поперек слова не молвил, живо справился. Якоря выкатили, паруса открыли… Праматерь морская — попутная поветерь — была до Кирика милостива. День да ночь — Звериный остров в глазах. Вокруг острова лед. На льдинах тюленьи полежки. Соступились мужи-двиняне со зверем, начали бить.

Упромыслили зверя. Освежевали, стали сальное шкуры в гору волочить. На море уж потемнело, и снег пошел. А Олеша далеко от берега убежал. Со льдины на льдину прыгает, знай копье звенит, головы звериные долу клонятся. Задор им овладел. Старый кормщик обеспокоился:

— Олеша далеко ушел. Море на часу вздохнет, вечерня вода торосы от берега понесет…

Побежал по Олешу Кирик, ладил его окликнуть, да и вздумал в своей-то голове: «Олешу море возьмет, Моряшка моя будет!» И снова крикнуть хочет, и опять молчит: окаменила сердце женская любовь. И тут ветер с горы ударил. Льдина зашевелилась, заворотилась, уладилась шествовать в море, час ее пробил. И слышит Кирик вопль Олешин:

— Кирик, погибаю! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую.

Дрогнул Кирик, прибежал в стан.

— Мужи-двиняне! Олеша в относ попал!

Выбежали мужики. Просторное море… Только взводень рыдает… унесла Олешу вечерняя вода…

Тем же летом женился Кирик. Моряшка в бабах, как лодья соловецкая под парусом, расписана, разрисована. А у мужа радость потерялась: Олешу зажалел.

Заказал Кирик бабам править по брате плачную причеть, а все места не может прибрать.

В темну осеннюю ночь вышел Кирик на гору, на глядень морской, пал на песок, простонал:

— Ах, Олеша, Олешенька!..

И тотчас ему с моря голос Олешин донесло:

— Кирик! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую! В тоске лютой, неутолимой прянул Кирик с вершины вниз на острые камни, сам горько взвопил:

— Мать-земля, меня упокой!

И будто кто его на ноги поставил. А земля ответила:

— Живи, сыне! Взыщи брата. Вы клятву творили, кровь точили, меня, сыру землю, зарудили!

На исходе зимы вместе с птицами облетела Поморье весть, что варяги-разбойники идут кораблем на Двину и тулятся за льдиной, ожидают ухода поморов на промысел. Таков у них был собацкий обычай: нападать на деревню, когда дома одни жены и дети.