Путь на Грумант

Двинская волна слабо плещет о борт «Помора», будто кто там, за деревянной переборкой казенки, сбивает масло из жидких сливок. Неделю мы стоим в Архангельске, мучаясь от нестерпимой жары и, несмотря на добрую поветерь, в очередной раз оттягивая официальный старт нашей экспедиции к Шпицбергену. На то есть свои причины: надо запастись продуктами, дровами, свежей водой, добиться безотказной работы сорокасильного движка «Груманта». Это, как говорится, видимые невооруженным глазом предотходные хлопоты. Но есть и другие, отнимающие значительно больше времени и сил: оформление загранпаспортов с визами для захода в Норвегию, окончательная комплектация экипажей. Так что дни заполнены в общем-то обычной в таких случаях суетой, и лишь в короткие ночные часы бетонный пирс городского яхт-клуба пустеет. Вот и сейчас ребята ушли отдыхать в гостиницу, забронированную для участников экспедиции спонсорами из «Спутника», а я лежу на нарах в узкой казенке коча и, прислушиваясь к доносящимся из-за переборки звукам, никак не могу уснуть. Масло, очевидно, уже наросло на брошенный в банку со сливками кусочек черного хлеба, и теперь кто-то невидимый, подготовив себе закуску, начинает разливать в стаканы водку по булькам, — раз-два-три — плещет о борт двинская волна. В такие минуты, когда пройден или подходит к концу определенный жизненный этап и начинается новый, пока неведомый, хорошо думается. Не о пустяках, а о чем-то важном, личном; пережитом.

Мой отец — коренной одессит. В послевоенное время судьба забросила его в Мурманск, связала со старейшим в стране траловым флотом: диплом штурмана дальнего плавания ценился в те годы весьма высоко. Возможность посмотреть мир, промышляя не только в Баренцевом, но и в морях Западной Атлантики, неплохие заработки, а затем семья, квартира, относительное благополучие с расчетом на растущие вместе со стажем северные льготы заставили отца надолго осесть в Заполярье. Но сколько я, по праву считающийся северянином, помню себя — в семье постоянно велись разговоры о необходимости переезда — возвращения в Одессу.

Выйдя на пенсию, отец стал искать варианты обмена жилья. Однако море, которому было отдано тридцать лет жизни, неохотно отпускает от себя ветеранов: вдали от берега оно своенравной хозяйкой с необычайной легкостью в одночасье расшвыривает жесткой метлой антициклона зазевавшиеся сейнеры-траулеры, а в городах продолжает мертвой хваткой сжимать сердца старых моряков. И после, казалось бы, желанного переезда, когда уже веришь, что эта крепкая, как мужское рукопожатие, хватка слегка ослабла, сказываются накопленные годами бессонные вахты — и сердце не выдерживает. Так вырастают на далеких причерноморских кладбищах скромные памятники с выбитыми в камне якорями. Места последних стоянок для многих одесситов и херсонцев, чьи имена еще помнят заполярные капитаны, но о чьих делах не знают земляки-южане…

Нет, не только и не столько об отце вспоминаю я в эти минуты: думаю о себе, о своем сыне. Как же это получается в нашей жизни, что всё как-то не находим мы случая поговорить по-хорошему с самым близким человеком? Пока рос, учился в школе — отец ходил в море, появляясь на берегу лишь на короткие, празднично-суматошные сутки междурейсовых стоянок. Отслужил в армии, надумал жениться — и не отцу, а будущей супруге смог высказать переполняющие душу слова благодарности. Родился сын — а отца уже нет… И остался я в родном и одновременно чужом для себя городе один. С годами Мурманск, созданный трудом таких, как отец, людей, у которых была своя малая родина на юге или в средней полосе России, не становился ближе. По счастливой случайности судьба забросила однажды на Терский берег, подарила встречу с Беломорьем, откуда есть пошла вся Кольская земля. И жизнь стала осмысленнее, появились корни — пусть не по крови, а по нутряной тяге — тоске к этому краю. Мало, наверное, для человека иметь лишь штамп о прописке в паспорте. Нужна и есенинская березка под окном не абстрактного, а знакомого до боли родного дома. Дома эти еще сохранились у нас по побережьям — большей частью заколоченные в забытых беломорских селах.

А Архангельск, этот город-символ досельной поморской славы? Так вот, оказывается, в чем кроется сила архангелогородцев, притяжение этого города: здесь почти нет временщиков, здесь без излишних потуг помнят свое прошлое, ведут отсчет поколений от дедов и прадедов.

В Архангельске я позвонил Ксении Петровне Гемп, спросил разрешения встретиться с ней. Удивительный человек эта девяносточетырехлетняя женщина! Неунывающая, с цепкой памятью и энциклопедическими знаниями. Вся какая-то светлая, приподнятая, хотя по квартире ходит с костылями — годы…