Путь на Индигирку

Катером можно, — Стариков кивнул, — попробуем, терять нам нечего, катер по самому фарватеру всегда проскочит. Только сил у него не хватит по грунту ее протащить.

Так и не побывав в поселке затона, мы опять — третий раз в последние дни! — принялись за мешки и ящики. К барже собралось все мужское население поселка. Работали грузчиками вместе с членами команд и Кирющенко, и Васильев, и Стариков, молчаливый, сдержанный, мой редактор, и бухгалтеры, и геологи… Ни о какой двойной оплате и речи на этот раз не было, всем стало ясно, что положение угрожающее, никто никого не упрекал, не агитировал. Измазанные, с разгоряченными лицами, сваливали мы с плеч на берегу очередной ящик или мешок, бегом возвращались в трюм и с новым грузом в меру своих сил спешили к штабелям. Никогда в жизни я так не уставал и никогда в жизни так не радовался общему дружному труду. На этот раз нас увлекал не спортивный азарт, не похвальба друг перед другом. Каждый понимал, что работа наша необходима, неизбежна, не выполнив ее, никто не смог бы спокойно жить…

В темноте катер развез нас по пароходам, прорвавшимся в протоку. После ужина мы разошлись по каютам и повалились на койки, не раздеваясь, чтобы чуть свет, по гудкам пароходов, подняться с ломотой в плечах и ногах и опять приняться за работу. К концу второго дня на берегу выросла гора грузов, и только тогда я стал зрительно и, так сказать, физически ощущать, что значит пятьсот тонн! Эти пятьсот тонн и еще примерно такие же грузы, покоившиеся в других баржах, должны были кормить, одевать, снабжать охотничьими боеприпасами и оружием, инструментом, посудой в течение целого года жителей края, прилегающего к Индигирке, по территории превышающего несколько государств Западной Европы. Но еще и речников затона и геологов, работавших где-то в верховьях реки… Думаю, что в эти два дня никто из нас не вспоминал о том, зачем он забрался в такую далищу и что будет делать вскоре. По крайней мере, все это время мне и в голову не приходило, что надо править заметки и выпускать газету, что кто-то стрелял над моей головой, и что на свете есть Наталья с ее непонятными переживаниями и в чем-то укоряющая себя бабушка Катя, и с горечью вспоминающая своих родителей Маша… Мы все как бы слились в один организм, в один характер, в одно устремление…

Вечером в трюме остался лишь семисоткилограммовый ящик с нашей печатной машиной. Мы никак не могли вытащить этот тяжеловес по трапам. Под ним ломались ступени, и ящик соскальзывал обратно, грозя продавить своими углами трещавшую под ним елань и подмять толкавших его снизу людей.

— Чертяка! — в сердцах воскликнул наконец Васильев. — Семьсот килограммов — это не груз для такой дуры, попробуем ее вдернуть в протоку вместе с ящиком…

— Попробовать — попробуем, но ящик так или иначе надо вынести, — хмуро сказал Стариков. — С грузом выкалывать баржу из льда — что здесь, что в протоке — не дам. Опорожнить надо посудину…

— Опорожним, — сказал Луконин, ладонью сдвигая вверх ушанку и вытирая пот со лба. — Никуда он не денется… Не такие еще тяжеловесы поднимали, пароходы без всяких кранов на городки ставим, а то подумаешь — полтонны с лишком…

— Дурости в нем, как у живого! — сказал Стариков, фамильярно похлопывая ящик ладонью. — Никогда не думал, что печатная машина такая тяжелая. Мы еще с ней горюшка хватим…

Мы вышли из трюма. На катер завели буксир, суденышко развернулось, вывело огромную по сравнению с ним баржу на фарватер и устремилось в протоку. Даже разгруженная баржа застряла в устье у песчаной косы. Катер едва сволок ее с мели обратно и отбуксировал на прежнее место у берега в главном русле реки.

Васильев крепко выругался, окинул нас свирепым взглядом, точно во всем были виноваты мы, и сказал:

— Черт с ней, пусть стоит здесь до весны…

— Хорошенькое дело — черт с ней… — пробормотал Стариков, — вот где она у меня будет всю зиму, — он стукнул себя кулаком по шее. — Пошли ящик вытаскивать.

— Да что ты, Василий Иванович, дался тебе этот ящик, — воскликнул Васильев. — Посмотри, какую гору на берег навалили. Кто бы мог подумать — пятьсот тонн за два дня нашим составом… А ты — ящик! Всякое настроение пропало, успеем еще. Работать без отдыха хорошо, когда «на-ура», а это что…

— А я вас не неволю, вы начальник пароходства, у вас свои дела, а у начальника эксплуатации свои, — спокойно сказал Стариков. — Это не просто ящик, это печатная машина для типографии.

Кирющенко, стоя в сторонке, прикрыл ухо воротом телогрейки от знобящего ветерка, дувшего сверху по реке и рябившего отсвечивающую вороненой сталью воду. Он поглядывал то на одного, то на другого и хранил молчание.

— A-а, как знаешь… — с раздражением сказал Васильев и, повернувшись, пошел к трапу, перекинутому на берег.

— Куда вы? — удивленно сказал Стариков. — По берегу до затона два километра в снегу идти. Катер же стоит под бортом.

Васильев отмахнулся от него, как от назойливой мухи, сошел на берег и упрямо зашагал по снегу в своих ботфортах к устью протоки.