Путь на Индигирку

— Пусть и беспартийные пойдут с бригадами, — сказал Андрей, — вон тут сколько лбов заседает, все равно в драмкружке делать пока нечего. Коноваленко тоже надо идти, — резковато добавил он и уставился на старпома. — Пользы больше будет…

Коноваленко промолчал, только усмехнулся и с укором покачал головой.

Ребята принялись вспоминать: угловая и круглая сталь свалены прямо в снег; бухта «цинкача» — оцинкованного буксирного троса под забором с прошлого года; стружку цветных металлов в мастерской разбрасывают; доски, привезенные с «материка» на плицы, гниют…

— Срамота одна, — сказал своим неприятным режущим слух голосом Андрей. — Ревизор, говорят, к нам летит, прибрать бы поскорее. А некоторые — в кусты… — Он покосился на Коноваленко.

Старпом расположился верхом на лавке, нагнувшись, уткнув локти в колени, с самокруткой в кулаке и смотрел на Андрея.

— Откуда ты о ревизоре знаешь? — спросил я.

— Вот и знаю! — с вызовом сказал Андрей и лихо ударил по колену ушанкой. — Кое-кому в затоне тот ревизор спать не дает. — Он опять покосился на Коноваленко.

— Ты что мелешь-то? — сказал Коноваленко, не меняя позы и исподлобья поглядывая на парня. — Ревизор тут при чем?

— А при том… Говорят, не любишь ты ревизоров, — выкрикнул Андрей.

— Да кто говорит? — выпрямляясь, произнес Коноваленко. — Кто такие байки стрекочет? Может, тот, кому ревизор всамделе поперек горла встрял?

— Говорят, и все! — огрызнулся Андрей. — Отчего ты с нами не хочешь идти порядок наводить?

Коноваленко обвел всех нас тяжелым взглядом.

— Ребята, как я могу?.. Мне-то самому что скажут? Пьянствовал, а проверяешь!.. Иди-ка ты, скажут, знаешь, подале… Неподходящее это для меня дело, ребята…

— А чего ты к нам прилепился? — не унимался Андрей. — Чего сюда ходишь?

— А где мне быть?

— Иди, пьянствуй… Сам говоришь…

— Слушай, Андрей, — сказал я хмуро, — кончай ты эту… муру. Андрей зыркнул на меня остро блеснувшими глазами и сказал:

— А мы его сюда не звали…

Коноваленко встал, тяжело вздохнул и пошел к выходу.

— Вернитесь, стоит ли обращать внимание, — сказал я.

Он не ответил. Негромко хлопнула фанерная дверца. Угрюмое молчание повисло в палатке. Ну вот!.. Вот Коноваленко и опять «не приняли». И кто же? Его товарищи. Как обидно, наверное, ему и как больно. Я вспомнил его слова, сказанные им давно, под северным сиянием, они не выходили у меня из головы: «Она, жизня-то, нас с то-бой не спрашивает, сама распоряжается…»

— Это я его сюда звал, — сказал я. — Что ты, Андрей, вмешиваешься не в свое дело?

— Ушел и ладно, — бросил Андрей. — Кому он нужен!

— Нужен! — сказал я. — Не он бы, парохода у нас не стало, а то и двух. Пароходы он спас…

Андрей поднялся с лавки и, натягивая на голову ушанку, переходя на «вы», заметил:

— Он говорит — вы спасли; вы говорите — он спас. Кто вас разберет.

Какой-то бес вселился в упрямого жестковатого парня. Меня давно поражала его несдержанность, резкость, переходившая в грубость и жестокость. Даже справедливые его упреки вызывали у его товарищей недовольство, когда он, легко теряя чувство меры, начинал винить всех и вся в злоупотреблениях, нечестности, разгильдяйстве. Мне от него доставалось, как и всем другим, и я всегда отступал. Но на этот раз молчать было нельзя.

— Да как же я мог бы пароходы спасти? — воскликнул я. — Думай же, что говоришь. Я штурвала-то никогда в жизни не видел. Коноваленко, а не я отнял штурвал у капитана, понял? Нам не выбирать, с кем работать, уж какие есть… А ты бы лучше подумал, что его сделало таким… — Все во мне дрожало от негодования. — Ты помог ему? Ты же рядом с ним живешь…

Поднялся Гринь. Длинная верная шинель его в полумраке напоминала поповскую рясу.

— Я пойду до старпома, переночую в его юрте. Мало ли… — сказал он совсем не свойственным ему глуховатым голосом.

И он тоже ушел.

Андрей стоял передо мной, глубоко сунув руки в карманы своего промасленного пальто с поднятым воротом, и не отрывал от меня испепеляющего взгляда. Я понимал, что он сейчас скажет мне что-нибудь особенно обидное, он никогда не оставлял поле боя неотмщенным.

— А вы что сделали в своей газете! — выкрикнул он. — Напечатали про Николая, как он продукты у товарищей воровал. Это как — хорошо вы сделали? Зачей вы это сделали?

Я отступил от него, пораженный тем, что он сказал. Неужели он говорит о дневнике Семенова? И вдруг все мне стало ясно, я понял, почему Семенов просил меня выпустить из дневника то, что было связано с воровством продуктов, он щадил своего товарища, он даже мне не сказал, что тем человеком без имени в дневнике был Данилов… Так ли все это? Да, конечно, так…

— Откуда ты знаешь?.. — негромко спросил я.

Наверное, у меня был какой-то необычный вид, Андрей стоял, не произнося ни слова, и как-то растерянно смотрел на меня. Тонкие губы его были совершенно бескровны, едва серели в полумраке, почти не выделяясь на лице.