Путь на юг

Предстоящий поединок был слишком серьезным делом, чтобы хайриты допустили на него чужих. Бой, в котором один из соперников может распроститься с жизнью, – не забава и не зрелище для досужих зевак; поэтому окта Рахи, как и остальные ратники пятой орды, не была допущена на площадку за лагерем северян. То же самое относилось к благородным капитанам и офицерам, рабам и мореходам. Сейчас вся эта братия толпилась на берегу, около причалов и складов, заключая пари, шумно бранясь, поминая богов и подбадривая Арраха бар Ригона лихими выкриками. Тем не менее, как доложил Чос, ставки шли один к трем на хайрита – айденские моряки были практичными парнями.

Чос оказался единственным, кого Одинцов смог взять с собой в роли слуги, наперсника и оруженосца. Бар Занкор, снова подошедший к шатру Ильтара с целым мешком лекарств и бинтов, был безжалостно отправлен назад. Когда целитель попытался возражать, ссылаясь на свой врачебный статус и возможную помощь, которую он мог бы оказать по окончании схватки побежденному, вождь хайритов с холодной иронией заметил, что даже досточтимый лекарь будет не в силах оживить покойника. Занкор, бросая на Одинцова грустные взгляды и ворча, что этого забияку было бы лучше скормить акулам, развернулся и ушел.

Одинцов пожал плечами. Вчера вечером его намерение сразиться с одним из хайритских бойцов не вызвало большого шума – почти все, не исключая офицеров и самого капитана-сардара, предводителя айденской флотилии, страдали от последствий гостеприимства северян. Говоря проще, кто спал беспробудным сном, кто валялся в пьяном забытьи, кто испражнялся, сидя над канавой за границами лагеря. Но утром, после беседы с целителем, за Одинцовым был выслан гонец, оторвавший его от трапезы в шатре Ильтара. Затем октарха Арраха бар Ригона срочно препроводили на плот, в кормовую надстройку, прямо к капитану. Трудно сказать, какие инструкции получил достойный флотоводец насчет опального нобиля, однако, разглядывая его опухшими с перепоя глазами, он буркнул, что честь империи допускает лишь один исход поединка. И если молодой Ригон проиграет, останки его будут насажены на крюк возле средней мачты.

Возвращаясь к себе, чтобы взять оружие, Одинцов нос к носу столкнулся с Ратом. Рыжий аларх ухмыльнулся и потер огромный кулак, словно напоминая сопернику о другой стычке, состоявшейся совсем недавно. Одинцов смерил его холодным взглядом и полез в свою каморку.

Он вернулся к палатке Ильтара, как условился с вождем, когда оранжевый солнечный диск всплыл на две ладони над горизонтом. Сзади, с длинным мечом в кожаных ножнах, тащился Чос. Одинцов выбрал именно это оружие, превосходный стальной клинок, хорошо сбалансированный и, видимо, сделанный на заказ для Рахи еще в лучшие времена. Меч был слишком хорош для простого октарха Береговой Охраны; по лезвию, напоминая дамасскую сталь, тянулись волнистые полоски, а рукоять венчал багровый самоцвет размером с куриное яйцо. Шагая вслед за хайритским вождем к площадке, плотно утоптанному земляному кругу метров пятнадцати в диаметре, Одинцов сохранял полное спокойствие. Видимо, это показалось Ильтару странным; несколько раз вождь бросал на него вопросительные взгляды, ожидая, что родич с юга скажет хотя бы слово, чтобы разрядить напряжение. Для молодого воина было бы вполне уместно полюбопытствовать, сколь вынослив его враг и какими излюбленными приемами владеет – особенно после вчерашнего провала с челем.

Но Одинцов не был молодым воином. С холодным оружием он имел дело с восемнадцати лет, едва ли не с первого дня своей армейской службы. На курсах боевых пловцов обучали пользоваться ножом и штыком, гарпуном, удавкой и арбалетом, а также другими орудиями, способными вышибить противнику мозги и сломать кости. Для этого годились цепь и крюк, топор и гирька на веревке; даже обычный камень, пущенный умелой рукой, мог стать смертоносным оружием. Свое искусство Одинцов затем совершенствовал во многих странах, где довелось ему повоевать. Двадцатый век был, несомненно, эпохой танков, бомб и автоматов, но в отдаленных полудиких землях не забывали про острую сталь. В Афганистане, Иране, Ираке кинжал и сабля все еще были так же привычны, как мачете в Латинской Америке; в Африке бились копьями, метали дротики и стрелы, и странное для европейца оружие Вьетнама и Китая не потеряло былой эффективности. У всех этих острых колючих штуковин имелось одно преимущество перед гранатой и пулей: они не грохотали, не шумели, а значит, вполне подходили для диверсантов и разведчиков.

Рядом с Ильтаром во плоти молодого Рахи с несокрушимым спокойствием шагал человек, для которого искусство войны стало профессией. Он не думал о возможном поражении; думал о свитке с письменами, спрятанном в поясе, размышлял о Лидор, назначенной ему в супруги, и о других неожиданностях, которые ждали его в этом загадочном мире. Предстоящая схватка была лишь одной из них.