Путь на Хризокерас (СИ)

Вообразив, что возложенная на него Папой миссия - отправить Ричарда как можно быстрей воевать Святую Землю - находится под угрозой, его преосвященство обратился теперь к королю, дабы отеческим увещеванием вернуть того на путь истинный.  И вновь нарвался...

Как только слова достойного прелата, общий смысл которых сводился к тому, что долг доброго христианина повелевает королю как можно скорее принять крест и возглавить христолюбивое воинство, а вовсе не заниматься завоеваниями французских владений...  Так вот, как только эти слова достигли слуха Ричарда, он резко замолчал,  сжал до белизны огромные кулаки, деревянными шагами дошел до входной двери, забрал - сам! - выпнутую прочь подставку для ног, вернулся к креслу, сел и молча уставился на кардинала.

Нездоровые, в склеротических прожилках, глаза короля, упершись из-под набрякших век прямо в переносицу славного служителя церкви, напугали того еще больше. Затем король заговорил, медленно и монотонно.

- В мои намерения входило дойти с войском до Лиона и там, встав на старую Агриппиеву дорогу, совершить марш уже до портов северной Италии. Но, клянусь бородой Спасителя, вы подали мне прекрасную мысль, мессир. И правда, зачем стаптывать подметки моих солдат, идя за две с половиной сотни лье неизвестно куда и неизвестно зачем, если совсем рядом лежат земли Тулузы, которые столь несложно взять под свою руку? А, святой отец?  Назовите мне хоть одну причину, из-за которой я не могу этого сделать?

- Н-н-о, ваше величество, Святая Земля стенает под пятой неверных, взывая к христовым воинам... Вспомните, какой грех совершите вы этой войной. В ней гибель Святой земли... Ей грозит уже конечный захват и опустошение, а христианству конец...

- Ах, вот как?! - раздражение и ярость на этот раз окончательно разнесли в щепки плотину королевской сдержанности, и рыкающий бас вновь сотряс залы и коридоры замка. - Пока я рисковал своей жизнью во славу Христа, Филипп ускользнул в Европу, чтобы коварно украсть мои владения! Если бы не его злой умысел, вынудивший меня вернуться, я бы еще семь лет назад очистил Святую Землю!

А потом, когда я был в заточении, он сговорился, чтобы меня продержали там как можно дольше, дабы успеть похитить мои земли! Вор! Вор и клятвопреступник!!! Если бы он оставил в покое мою державу, мне не нужно было бы возвращаться сюда! Вся земля Сирии была бы уже очищена от язычников! Стон Иерусалима - на его совести!!! Убирайтесь прочь! Прочь, я вам говорю! Иначе вы пожалеете, что вообще родились на свет!!!

Позднее, вспоминая о гневе, охватившем его в этот момент, Ричард не раз задавался вопросом об его истоках. Что-то и в самом деле изменилось в нем после возвращения из плена, он чувствовал это. Вот только что? Была ли его ярость на несчастного епископа Бове, на короля Филиппа, на аквитанских мятежников вызвана лишь тем, что они восстали против его власти? Задавая себе этот вопрос, король с удивлением отмечал, что нет, дело вовсе не в этом.

И ранее случалось тому или иному сеньору восстать против власти короля. Но всегда он, Ричард, воспринимал такое восстание с пониманием, как естественное и в какой-то мере даже должное. В самом деле, разве не является делом долга и чести любого благородного сеньора всеми силами и средствами пытаться расширить границы своих владений? Является! Да он, Ричард, и сам такой. Поэтому ранее, поражая восставшего сеньора, он делал это с улыбкой на устах. Не забывая протянуть руку, дабы помочь поверженному подняться после понесенного поражения.

Так что же изменилось?

Почему сейчас он воспринимает любой бунт против себя не как извечную игру благородных сеньоров, что написана им на роду, а как тяжкий грех? Который должен быть выкорчеван с корнем, до седьмого колена?

Размышляя обо всем этом, король с немалым удивлением находил, что его новое отношение к любым помехам на своем пути сродни, пожалуй, чувствам крестьянина. Крестьянина,  выращивающего фруктовый сад  и свирепо уничтожающего всех зайцев и сусликов, что обгрызают  у деревьев кору, подгрызают корневища и тем самым губят их, сводя на нет многолетние труды садовника.

Он, Ричард, ведь и сейчас готов с легкой душой простить любое восстание против себя лично. Скажем, оскорбительные и насмешливые песенки, вроде тех, что пишет иной раз старина Бертран, сейчас не трогают его, как будто соскальзывая без следа по некой волшебной броне.  Но все, что мешает возведению того огромного и прекрасного здания великой империи, которому он посвятил всю оставшуюся у него жизнь - сколько бы ее ни осталось - вот это все вызывало у него теперь неистовую ярость и желание выжечь помеху дотла.

Впрочем, это понимание придет к королю чуть позже.