Путь на моря (из сборника "Ради жизни на земле")

Дружили Сергей Неродовский и Владимир Сушко. Любили послушать музыку, потанцевать с девушками. Возвращались из увольнения, когда дрожащая рука маяка уже протягивалась над разноцветным рейдом. Володя вспоминал город, привольно раскинувшийся на древних берегах, говорил, какие арбузы вызревают сейчас на бахчах. И так хорошо у него получалось, что Сергей (он был на год старше) не вернулся в свой город, а махнул в Днепропетровск. Сначала жил у Володиной мамы, а потом получил комнату. От работы. «Теперь меня Сергей встречать будет», — сказал Сушко. Хорошо сложенный, ладный хлопец был в числе тех пяти моряков, что уезжали вместе с шефами. В ансамбле комендор Сушко играл на ритм-гитаре.

Есть на сторожевике песня, которая по праву считается корабельным гимном. Написал ее когда-то замполит старший лейтенант Кремнев, а музыку сочинил матрос Штенберг. Авторы давно списались, а песня живет:

Мы плаваем на «Дружбе»
И все — одна семья!

И это не просто слова. Когда корабль был в море, пришла радиограмма. У связиста лейтенанта Проценко родился сын. Нину у роддома встретили с цветами жены офицеров «Дружного».

И все-таки как бы ни были крепки традиции, их надо развивать. И уж во всяком случае поддерживать. (Это относится не только к флоту…) Мне показалось, что командир «Дружного» делает все от него зависящее, чтобы корабль полностью оправдывал свое название.

— Стояли мы недавно в ремонте. Время у портовиков горячее, осень, и обратились они ко мне за помощью: помогите разгрузить суда. Ну что ж, говорю, «добро», в нерабочее время поможем. А сам обратился к морякам: давайте истратим все заработанные деньги на приобретение книг для библиотеки и на музыкальные инструменты. И никто не возразил. Вы бы видели, как они работали! Меня потом портовики благодарностями засыпали!

Ступин отхлебнул темно-коричневый чай, приоткрыл иллюминатор. В тишину каюты ворвались перекличка буксиров, лязг выбираемой якорь-цепи… Было уже поздно, но гавань не засыпала.

— Моряки замечательные парни, только надо к каждому свой ключик подыскать. Мне помогает, что я до флота три года работал: и грузчиком был, и токарем, и слесарил… Ведь подчиненные мои в основном рабочий класс…

В день моего отъезда «Дружный» заступил на боевое дежурство. Сыграли большой сбор, и на юте старпом капитан-лейтенант Лелюк зачитал приказ командира соединения: «Кораблю заступить на защиту морских и воздушных рубежей нашей Родины».

А потом синее полотно штилевой воды вздрогнуло от колоколов громкого боя, и динамики разнесли по отсекам привычные слова: «Учебная боевая тревога!»

Как будто бы ветер рванул по корабельным коридорам! В БИП — боевой информационный пост — летели доклады:

— Боевая часть один по местам боевой тревоги!

— Боевая часть два…

— Боевая часть пять…

Под кормовой башней кипела работа. Широколицый рыжеволосый моряк Толя Каныш принимал из погреба снаряды, сбивал их с помощью обоймы по два и направлял на элеватор подачи, к орудиям. С секундной точностью, сверкая латунными боками, снаряды шли по лотку. На лбу Каныша копились капли пота, он их не вытирал… Хорошо работали моряки сторожевого корабля. Дружно!

В ЭПИЦЕНТРЕ

Уже второй день я гостил у моряков-пограничников. Весеннее солнце заметно припекало, и вахтенный у трапа нет-нет да и поглядывал мечтательно на легкие, с голубоватой бахромою по краям облака, которые ветер от зюйда нес над заливом. Пограничный сторожевой корабль, обтянув сухожилия швартовов, казалось, рвался в синий, пахнущий йодом и водорослями простор. Но это предстояло сделать вечером. А пока те, кто населял его тесные кубрики и каюты (просторных я что-то нигде не встречал), жили жизнью, определяемой четким и всеобъемлющим словом: р а с п о р я д о к.

В машине шли учения по борьбе за живучесть, комендоры то и дело задирали стволы орудий в бесконечно-голубой зенит, а на юте кок и рабочий по камбузу, сидя на разножках, деловито строгали острыми, как бритва, ножами темно-коричневые картофелины…

Рядом с низкорослым сторожевиком, нависая над ним широкими, округлыми бортами, стоял океанский буксир. «Ян Берзинь» — прочитал я выведенные славянской вязью слова.

Буксир пришел на рассвете и теперь отдыхал, прислонясь к теплому бетонному причалу. А я сразу вспомнил все, что говорил мне вчера командир соединения. Говорил с неостывшим чувством признательности и в то же время веселого удивления. За каждым его словом сквозило недосказанное: «Это ведь надо же!»

И вот я на корабле. Говорю с людьми, пытаюсь записать не очень-то связные, отрывочные рассказы, понять, разобраться…

В вахтенном журнале все записано с точностью до минуты. Но чтобы посмотреть записи, надо подняться наверх, на мостик. А здесь, в каюте, так успокаивающе жужжит вентилятор, поднимается парок от стакана с густым, темно-красным чаем…

— Впрочем… — Замполит Филимонов нагибается к столу. Под стеклом список с датами после каждой фамилии. — Это случилось, когда у штурмана был день рождения! Та-ак, вот он: Барышев Сергей Константинович, восемнадцатое января.