Путь на моря (из сборника "Ради жизни на земле")

Бывает, оказывается, и такое: на посту служили братья-близнецы! Перед призывом оба они учились в судостроительном техникуме, собирались учиться в нем и после службы. Хотя думать об этом было вообще-то рановато: впереди еще полтора года службы. Другое дело радиометрист Виктор Малекин. Будущей весной ему увольняться в запас, собирается вернуться в Олекминск…

На боевом посту было темновато, струился зеленый свет с экрана, но и в этом зыбком мерцании можно было различить загар на худощавом лице оператора.

— Где так загорели?

— Дома, — улыбнулся в темноту Малекин. — Я поощрение получил, десять суток отпуска. Только вернулся.

Каким образом работники таежного военкомата угадали в плотнике-краснодеревщике радиометриста, судить не берусь. Факт остается фактом: Виктор Малекин ухитрялся держать в зрительной памяти рекордное число целей! Но суть была даже не в количестве пятнышек на экране, которые то вспыхивали под лучом развертки, то пропадали (только не из памяти Малекина). Главное было в их величине. Если, скажем, танкер отражался на экране локатора в виде кружка величиною с кнопку, то какого же размера было отражение от поднятой воды?! А ведь именно огромные фонтаны воды различил Виктор. И не только различил, а еще и определил, что это такое.

Столб воды подняли мины при приводнении. Три мины поставили самолеты условного противника, и все они были засечены специалистом 1-го класса Малекиным!

К радиометристам меня привел лейтенант Переверзев.

Еще год тому назад он учился в училище, в Пушкине, но сблизили нас не царскосельские парки и дворцы. Знакомясь с моряками, я счел нужным сказать, что не единожды ходил по арктическим трассам, побывал, в частности, на мысе Челюскина. И тут лейтенант очень обрадовался. Двадцать четыре года тому назад он родился в семье зимовщиков аккурат на этом самом мысу. Кто, кроме меня, мог поговорить с ним о его родных местах?

К слову сказать, для радости у лейтенанта была и другая причина, куда более основательная: неделю тому назад к нему приехала из Ленинграда жена…

От Переверзева я узнал назначение каната, протянутого вдоль мостков.

— Чтоб с дороги не сбиться. Зимой так метет — по двое суток вахта не меняется!..

Переверзев являлся заместителем командира, и круг его обязанностей был достаточно широк. Двум десяткам моряков предстояло заготовить на зиму дрова (в дело шел «топляк», щедро выбрасываемый на берег), отремонтировать помещения, завезти топливо, продукты… И еще я видел совершенно невообразимой расцветки свиней, которые шастали возле казармы. Их масть определялась зеленой краской, которой не пожалел мичман Михов для стен склада.

Дизельная расположилась в распадке. В тесном помещении дизель-генераторы гремели и грохотали на все лады. От выхлопа, сладковатого запаха смазки першило в горле. Окованные бетоном отсеки акустиков и метристов показались мне верхом комфорта.

Как известно, сердце корабля — его машинное отделение. Таким же сердцем была для радиометрического поста дизельная. Но, в отличие от корабельного, это сердце не могло остановиться ни на минуту.

Тем не менее никаких следов переутомления у моториста Саши Огибалова я не обнаружил. Был он, как и большинство его товарищей, румян, над пухлыми губами чернели усики…

Время близилось к вечеру. В столовой Исмат Эргашов, моторист-электрик и он же по совместительству кок, протянул мне в окошко миску с борщом: «Кушайте, пожалуйста». Я сел за длинный стол и заработал ложкой. Здесь столовались все вместе: офицеры, матросы, редкие гости вроде меня.

Было воскресенье, но я не услышал привычной команды: «Увольняющимся приготовиться на построение!» Некуда было увольняться…

«Зато фотографироваться будем», — сказал мне старшина поста. Плечистый, с басовитым голосом, он вполне походил на корабельного боцмана. Это был не первый остров в его долгой службе. Последние несколько лет Михов служил в главной базе, получил хорошую квартиру. И снова, по доброй воле, стал островитянином. Впрочем, он не был исключением. На еще более отдаленной точке вот уже двадцать шесть лет служил Ян Янович Дымба. Мичман уже и дочерей повыдавал замуж на материке, а все не расставался с постом. Ради одних материальных благ на такое не пойдешь…

Между тем в коридоре наметилось некоторое оживление, голоса перемежались смехом, и, к своему изумлению, я различил еще и детский плач, и вопрошающее: «Па-па!» Дверь в ленинскую комнату была отворена, и я увидел, как перед натянутой простыней хлопочет фотограф. Он все пытался успокоить младенца, орущего благим матом на руках у молодой женщины. Успокаивал и Переверзев. Было нетрудно сообразить, что молодая женщина и есть Лена, именно ее приезд так воодушевил лейтенанта.

То, что не удалось фотографу, удалось морякам. Младенец замолчал, едва на него надели бескозырку. А папу искал трехлетний Саша Крашенинников.

«Когда мы в отпуску были, он, как увидит маленького мальчика или девочку, так сразу к ним кидается. Обнимает, целует…» — сказала мне Любовь Федоровна.

Фырчал самовар, Любовь Федоровна угощала нас чаем, ее муж рассказывал о своем житье-бытье.