Путь наверх

Мы с Чарлзом никогда не называли Дафтон иначе, как Мертвецкой, а муниципальных советников и крупных должностных лиц — всех, в сущности, кто был нам не по душе, — мы называли «зомби»[1]. Поначалу все они у нас были перенумерованы. «Зомби номер три, — говорил, бывало, Чарли о своем начальнике, директоре библиотеки, — сегодня соизволил сострить. Это трогательно, до слез, когда они пытаются притворяться живыми, n'еst-се pas?»[2] Но после того как появился Зомби номер десять, стало трудно не путатьея в номерах, и мы приняли другую систему. «Жирный Зомби снова разбавлял пиво водой, — замечал я, увидев, что хозяин «Дафтонского всадника» прогуливается в новом шерстяном костюме. — Этот новый саван он не мог приобрести честным путем». Был у нас и Зомби Чистоплюй — бакалейщик, который вечно толковал о своем пристрастии к воде и мылу, был и Улыбчивый Зомби — дававший деньги в рост, было и много других. Мы знали всю подноготную жителей Дафтона. Мы знали, например, куда больше, чем могли себе вообразить двое самых видных граждан нашего города: Зомби Адюльтерщик и Зомби Чадолюб. Иначе нас с Чарлзом в два счета выгнали бы с работы.

— А здесь, в Уорли, есть неплохой любительский театр, — сказала миссис Томпсон, — «Уорлийские служители Мельпомены». Глупое название, по правде говоря. В следующий раз, когда наши любители соберутся, Джо, вы непременно должны прийти тоже. Увидите, они ухватятся за вас. Мужчина — это находка.

Я удивленно поднял брови.

— Мужчина-актер, хотела я сказать, — улыбнулась она. — Впрочем, молодые красивые холостяки тоже в большом спросе. Приходилось вам когда-нибудь выступать на сцене?

— Очень мало, на любительеких концертах в армии. А в Дафтоне у меня почти не было свободного времени, да и, по совести говоря, меня не оченьто увлекают все эти «Беспутный Берни бьет баклуши» или «Простушка Пегги получает приз».

— Ну, это вы только что сочинили, — сказала миссис Томпсон, однако я заметил, что моя выдумка пришлась ей по вкусу. — Впрочем, нельзя не признать, что вышло похоже, вполне в духе Хейвуда.

— Это не мое изобретение, а Чарлза, — сказал я, — моего друга Чарлза Лэффорда. Мы с ним дружим с детства.

— И вы очень к иему привязаны?

— Мы с ним как братья. А может, даже и больше, чем братья.

Мне вспомнилось круглое лицо Чарлза, его нелепые роговые очки, веселое и невинно-нахальное выражение его глаз. Я всегда говорил, что Чарлз похож на загулявшего священника.

Мне показалось вдруг, что я слышу его глубокий, чуть сиповатый голос, слышу так отчетливо, словно Чарлз где-то тут рядом: «Тебе нечего делать в Дафтоне, Джо.

Удирай отсюда, покуда ты сам не превратился в зомби… В Уорли с зомби будет покончено, Джо. Запомни это. Никаких зомби больше».

— Вам будет его не хватать, — сказала миссис Томпсон.

— Да. Но я с этим справлюсь… — Я замолчал, не умея выразить словами то, что чувствовал.

— Мне кажется, мужская дружба гораздо крепче женской, — заметила миссис Томпсон. — И вместе с тем не так эгоистична. Мужчины не стоят друг у другана пути. — Она не сказала, что понимает то, чего я не договорил, но это было ясно из ее слов. Со свойственным ей тактом она избавила меня от замешательства и неприятной необходимости объяснять, что разлука с Чарли отнюдь не убивает меня, хотя я и не остался к ней нечувствителен.

Часы пробили половину первого, и миссис Томпсон сказала, что ей надо пойти заняться обедом. Когда она ушла, я закурил сигарету и подошел к камину. Над каминной полкой висела большая фотография какого-то юноши в форме военного летчика с белым значком-крылышком на фуражке. У него были темные волосы, крупный, твердо сжатый рот и густые брови. Юноша улыбался одними глаами — как миссис Томпсон. Он был хорош собой, более того, он был обаятелен — свойство, которое очень редко может передать фотография.

Обаяние было излюбленной темой наших бесед с Чарлзом: нам казалось, что знай мы только, где и как пустить в ход наше обаяние, и карьера была бы нам обеспечена.

Наличие обаяния само по себе еще не давало гарантии успеха, но мы замечали, что оно сопутствует честолюбию, как рыбка лоцман — акуле. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это качество слишком высоко ценилось в Дафтоне. Грубоватая прямота была больше в ходу. Чарлз говорил, что в этом городе каждый старается вести себя так, словно он дал подписку всем своим поведением отвечать традиционному облику йоркширца, который режет правдуматку и скрывает под грубой оболочкой золотое сердце. Но вся беда в том, добавлял Чарлз, что на самомто деле у них под грубой оболочкой скрываются такие же злые и низменные сердца, как у любого представителя Лощеного и Коварного Юга. Впрочем, дафтонцев тоже не приходилось особенно винить, думается мне. Им негде было набраться элегантных манер. Молодой человек, глядевший на меня с фотографии (несомненно, сын миссис Томпсон, погибший во время войны), уже с колыбели имел все необходимое для того, чтобы его природное обаяние могло свободно развиваться. Поразительно все же, как часто золотые сердца и серебряные сервизы сопутствуют друг другу.