Путь Никколо

Впереди медленно струил свои воды один из тех неглубоких каналов, что соединяли реки, окружавшие Брюгге. Николас изо всех сил пытался столкнуть птицу с дороги на покатый берег. Страус соскользнул в воду и там застыл, мотая головой из стороны в сторону. Лебеди, плававшие неподалеку, возбужденно захлопали крыльями, а затем принялись брызгать водой и шипеть на незваного гостя. Незваный гость зашипел в ответ, пнул ногой, и лебедь кубарем взмыл в воздух. Прочие принялись надвигаться, вытягивая шеи. Страус, перед лицом столь большого численного перевеса, еще дважды попробовал лягнуть, а затем, отчаянно работая крыльями, стал выбираться из воды на берег. Пару раз он оскальзывался и падал, но насквозь промокший Николас цепко держался за его шею. К этому времени Юлиуса окружало уже с полдюжины всадников. Впереди канал проходил под мостом, чтобы затем влиться в реку, а берега поднимались, переходя в широкую набережную, где были расположены ветряные мельницы. Лошади теперь двигались быстрее, чем птица в воде. Двоих Юлиус выслал вперед, чтобы перебраться через мост и попробовать напугать птицу с другой стороны; остальных выстроил полукругом в том единственном месте, где страус мог выбраться на сушу: у покатого причала, ведущего к одной из мельниц.

Он забыл, что мельницы существуют для того, чтобы молоть зерно, а страус голоден. Сперва хитрость сработала превосходно. Всадникам на левом берегу удалось напугать тварь, и та повернула направо, к причалу. Теперь она показалась из воды целиком, — и с птицы, и со всадника лились потоки воды. Юлиус вместе со своими помощниками осторожно двинулся вперед. Тем временем страус обнаружил мешки во дворе и ссыпанное в кучи зерно, и бросился прямо под вращающиеся мельничные крылья.

Юлиус выкрикнул какое-то бессмысленное предостережение. Он ожидал, что Николас начнет сопротивляться, потянет птицу прочь, или бросит ее и откатится назад. Лопасти вращались с треском и постукиванием; птица успела проскользнуть… новая угроза; и опять промах. Страус поднимал и опускал шею, клевал зерно, озирался, вновь начинал клевать. Он сдвинулся чуть в сторону, затем в другую, но по-прежнему держался у самой мельницы, зачарованный видом этого пиршества, — и внезапно Николас пришел в себя.

Юлиус не мог знать об этом. Вне себя от тревоги и злости, он смотрел, как Николас с отупевшим видом сидит у страуса на спине, бросив веревку, и ничего не предпринимает.

Всадники, окружавшие стряпчего, боялись двинуться с места. Но только не Юлиус Нагнув голову, вжимаясь в седло, он бросил лошадь прямо под мельничные крылья, туда, где клевал зерно страус.

С силой вонзая шпоры в бока, он протолкнул лошадь ближе к мельнице, а затем, не обращая внимания на раскрытый клюв, на мощные ноги, ударил птицу в бок так, что та, шипя и лягаясь, вылетела во двор, где ее уже поджидали прочие загонщики.

Еще пять минут ушло на то, чтобы загнать ее в угол и связать. Николас свалился на землю. Сперва он вообще не мог стоять, и Юлиус оттащил его в сторону. Затем помог совладать со страусом, которого под надежной охраной поволокли обратно на конюшню флорентийцев. Загонщики, хмельные от возбуждения, сперва совершили круг почета рядом с Николасом, и Юлиусу пришлось сказать тому:

— Помаши им!

Лишь тогда тот поднял голову и слабо взмахнул рукой. Он трясся, словно в лихорадке, но с людьми, когда они очень устали или испуганы, такое случается, так что никто не заподозрил неладного. Хотя, разумеется, усталость и испуг тут были ни при чем. И даже болотная лихорадка. Но все же… Юлиус точно знал, что Николас сам открыл задвижку клетки.

Поначалу стряпчий радовался от души, что безумец Клаас вновь вернулся к ним. Но, конечно, прежняя свобода была утрачена навсегда. Даже если она и вернулась ненадолго, то совсем по другим причинам. Минутные раздумья помогли ему понять это. Минутные раздумья — и то, что случилось у ветряной мельницы.

— Почему бы тебе не передохнуть немного? — предложил Юлиус. — Мы могли бы послать кого-то за сухой одеждой.

Он не ожидал и не дождался ответа. Слова сейчас казались бессмысленны.

Он был готов к чему угодно, но Николас не лишился чувств, не разрыдался и вообще никак не проявил себя. Просто, когда они забрались внутрь мельницы, он сел на солому, съежился и задрожал крупной дрожью.

Кто-то принес ему одеяло и воды, а затем удалился, по знаку стряпчего. Юлиус сел рядом с бывшим подмастерьем демуазель де Шаретти и попытался, — что было для него совершенно необычно, — понять, что произошло. А затем решить, что со всем этим делать.

Привыкший лишь опосредованно сталкиваться с критическими событиями в жизни других людей, стряпчий очень редко оказывался, как сегодня, действующим лицом драмы. Он откашлялся. Затем взглянул на Николаса, с головой укрывшегося одеялом, и проговорил: