Путь отважных

Постепенно голос зондерфюрера напрягается; тогда напрягается и доберман-пинчер.

Человек, от которого пахнет подвалом и бинтами, молчит.

Это раздражает хозяина. Раздражает собаку. Раздражает и переводчика.

Потом в определённый момент — и этот момент доберман-пинчер уже предугадывает — он слышит слова:

— Vorwärts! (Вперёд!)

Это ему.

Он с места прыгает с такой силой, что подстилка из-под задних ног отлетает в угол кабинета.

Он валит человека на пол, прижимает зубами горло. (Слышит голос зондерфюрера:

— So, so. Noch kräftieger! (Так, так. Ещё сильнее!)

А затем — команда.

— Zurück! (Назад!)

Доберман-пинчер возвращается на подстилку, которую приносит из угла переводчик.

Сильный запах сапог: это вошли в кабинет солдаты. Они поднимают человека, держат, чтобы не упал.

Зондерфюрер продолжает допрос. И, если человек опять молчит, его уводят и доберман-пинчер встретится с ним завтра на этом же самом месте перед столом зондерфюрера, или не встретится больше совсем, потому что в кабинете вдруг появится запах пистолета. Потом — запах пороха.

Доберман-пинчер не вздрогнет, не опустит ушей: ведь он приучен не бояться выстрелов.

Бамбуковая палка

Двое мальчишек пробираются из города Николаева в Москву. Им надо пройти через вражеские дозоры и заслоны, пересечь линию фронта.

Мальчишки идут по заданию «Центра».

— Halt! (Стой!) — раздаётся окрик.

Из сторожевой будки выходит на дорогу солдат.

— Halt!

Штык винтовки опускается на уровень груди мальчишек.

— Ой, дядько! — громко говорит Шура. — Корова потерялась. На переднюю ногу хромая.

— Ну да, корова. — И Витя приставляет к голове пальцы на манер рогов. — Совсем потерялась ещё с вечера.

Штык по-прежнему на уровне груди.

— Мамка нас лупцует, — не унимается Шура. — Отыщите, говорит, проклятые, корову. Куда её задевали?

— А она, проклятая, сама ушла! — И Витя, хромая, показывает, как корова ушла.

Льёт дождь. Солдату надоело мокнуть на дороге. Тем более у мальчишек в руках ничего нет, кроме обломка бамбукового удилища, так что конфисковать нечего.

Одного он стукнул по затылку, другому наподдал сапогом — и удалился в сторожевую будку.

Первую ночь мальчишки провели в поле в скирде соломы.

Дождь к ночи прекратился, и небо высветилось густыми влажными звёздами. Только низко у горизонта плотным дымом ещё покоились тучи. В далёком селе, тёмном, без огней, постепенно глохнул собачий лай.

Мальчишки пригрелись в сухой соломе и уснули.

К утру похолодало, и Витя забрался поглубже в скирду.

Проснулся он от громкого разговора. Уже рассвело.

— Ну и что такого? Спал, и всё! — узнал он голос Шуры.

Кто-то возражал:

— Про спаньё я уже слышал. Ты лучше скажи, что в ночном поле промышлял? По какой причине разворотил скирду?

— Ничего не промышлял. А где, по-вашему, в поле спать?

— Ты не отбрёхивайся. Идём к старосте. Приказано каждую чужую людыну доставлять.

Витя сразу догадался — полицай!

Он хотел вылезти и помочь Шуре «отбрёхиваться», но тут Шура сказал:

— Если я один на свете, совсем один, — значит, для всех чужой? Лежи, значит, в скирде и не двигайся?

Витя понял — это Шура ему велит лежать в скирде и не двигаться. Но вдруг вспомнил: а палка? Бамбуковая палка, где она?

Витя осторожно раздвинул солому и увидел друга, а перед ним мужика в коротко обрезанной немецкой шинели и в кожаных зимниках, которые в сёлах обычно надевают зимой или осенью вместо галош.

У пояса висит финка в деревянном футляре, на рукаве — синяя повязка. Ну конечно, полицай!

Обломок удилища торчал у Шуры из кармана брюк.

Неожиданно Шура сердито закричал:

— Чего привязался? Партизанского ходока учуял? Обыскивать, что ли, хочешь? На — обыскивай!

И Шура начал выворачивать карманы. Бамбуковая палка выпала на землю. Из карманов посыпались карандаш, гвоздь, кусок сухой лепёшки, луковица, спички.

Мужик посопел, потоптался — в подобном хламе рыться нечего, — но всё же взял Шуру за руку и сказал:

— Нехай пан староста учует, что ты за ходок такой.

— Ну и ладно! Ну и пусть учует! — согласился Шура.

Он теперь был спокоен: бамбуковая палка оставалась на месте.

Когда полицай и Шура скрылись из виду, Витя тотчас выбрался из скирды и прежде всего подобрал бамбуковую палку.

Пан староста сидел за столом. Перед ним стояла бутыль, которую в сёлах называют «журавель» за узкое высокое горлышко.

«Журавель» тускло отсвечивал самогоном. Рядом стояли миски с малосольными сливами и пузыристый стаканчик.

В углах хаты висели пучки чеснока и тмина. Высокая кровать с красной периной была ещё не прибрана. Стёкла в окнах затуманились испариной.

— Тебе чего? — спросил староста у полицая, медленно поводя отёчными с перепоя глазами.

— Да вот, Феофан Корнеевич, в поле блукал.

И полицай подтолкнул Шуру вперёд, в хату.

Снял зимники и в одних носках шагнул вслед за Шурой.

Староста вздохнул, громко поскрёб пальцем под рубахой грудь. Наполнил из «журавля» стаканчик и, не спеша, по глоткам, выпил. Подцепив на вилку малосольную сливу, закусил.

— Ну?

— В скирде он спал. Обыск я произвёл. Гвоздь при кем был, карандаш, луковица…