Путь пантеры

– Да нет… не-е-е-е-ет! Спортивный самолет. Маленький! Дельтаплан. Он не один разбился. С мальчиком! Сыном наших друзей хороших… Внуку двадцать пять, мальчику семь… жить еще не начинали… на взлете ушли… Самолетик… картонный… он над горами летел… над горами… мотор отказал… те, кто видел, говорят – они падали отвесно… отвесно… разбились в лепешку… искали руки, ноги, чтобы в гроб сложить… и похоронить…

Старик указал трясущимся пальцем на могилу.

– Оба здесь.

Фелисидад встала на колени рядом со стариком. Прямо в грязь.

«И не боится испачкаться».

– Мой внук… он хотел мальчика покатать. Показать ему небо!

– Небо… – повторила Фелисидад.

Ром сжал кулаки. «Небо! Звезды! Почему мы все туда хотим? Туда, а не в землю?!

А уходим – в землю».

Земля влажно и нежно прогибалась под ногами. Рому казалось – он бредет по первой, новорожденной почве: планета вчера родилась, и еще не остыла, и можно провалиться в тартарары, к центру Земли, к ее раскаленному тяжелому ядру. Рука в руку, рука об руку. Кладбище – карнавал, кладбище – родильный дом: здесь по-иному, в иной мир рождается душа. Сердце бьется по-иному.

– Фели, – он сильнее сжал коричневую родную лапку. – А мы тут… можем помянуть?

Не сказал кого: Фелисидад и так поняла.

Встала как вкопанная.

«Черт, дурак, зачем сказал?»

Лапка сначала напряглась и отвердела, потом помягчела, поплыла растаявшей глиной.

– Можем, – тихо ответила она.

Ром боялся заглянуть ей в лицо.

– А как? Как мы помянем… его?

«Наверное, это был мальчик. Да, мальчик. Да».

– Не знаю.

Она и правда не знала.

Он должен был знать. Придумать.

И так, чтобы все было хорошо, правильно, по обычаям этого народа.

– Давай… – Горло превратилось в сухой наждак. – Давай встанем на колени вот здесь.

Показал на прогал между двумя белыми в ночи могилами.

Встали. Теплая земля свежо, радостно спружинила. Колени утонули в земле, как в прибрежном песке. Звезды иглами кололи им склоненные затылки.

– Что у тебя с собой… есть? Ну, драгоценного?

И опять она поняла.

Схватила золотую цепочку у себя на груди. Вытащила из-под блузки крестик.

– Это… бабушка Лилиана подарила… я не помню… мама говорит: бабушка на меня надела, когда я еще в колыбельке лежала…

У Рома перехватывало горло. В голове туманилось, будто он задрал голову в небо и кружился, как безумный танцор, среди могил, и звезды крутились над ним гигантским волчком.

«Только не реветь. Все уже выплакано. Давно».

– Мертвая твоя бабушка Лилиана. Вот сейчас крестик ей и вернется. И… ему.

– Да.

– Копай!

Они оба стали рыть мягкую черную землю, и иногда под пальцы совались острые камни, и Фелисидад тихо вскрикивала, – копали руками, не щепкой, не совком, не лопатой, и удивительно радостно, послушно разымалась под руками земля, и вот она, маленькая могилка для крестика, для поминанья и возвращенья. Ром грязными пальцами снял у Фелисидад с шеи золото бабушки Лилианы. Поцеловал крестик. Фелисидад поцеловала тоже. Они бездумно, бессмысленно, еле удерживая внутри кипящие слезы, совершали этот обряд: такого никогда не было и не будет больше никогда. Они все это сами придумали.

– Помолись.

– Dios te salve, Maria, llena eres de gracia, el Senor es contigo…

– Богородице Дево, радуйся, – сказал Ром.

Именно так молилась бабушка над его кроваткой, когда он плохо засыпал, и ни сказки, ни уговоры не помогали – он плакал и звал: «Мама! Папа! Где вы! Я хочу, чтобы вы были!»

– Santa Maria, Madre de Dios…

– Ты знаешь, она тоже сына своего… отдала… на смерть… она нас понимает.

– И слышит?

Фелисидад дочитала молитву до конца. Ром подержал в грязной пригоршне золотую птичью лапку крестика. Фелисидад подсунула руки под живую чашу его рук – и так стояли на коленях, и вместе клали в земляную яму навечный подарок бабушки Лилианы: в их первую общую могилу.

Положили. Закопали.

Земля брызгала из-под рук.

Когда закопали – легче стало.

– Будто его похоронили…

Губы Рома мерзли, а в груди горело.

Фелисидад ткнулась головой ему в грудь. Он очень крепко обнял ее.

– Да. Да!

– А ты знаешь… ну, воображаешь… – Он искал испанское слово. – Где он сейчас?

– Где?

Она переспросила, чтобы выиграть время. Она все понимала, что он хочет узнать.

– Там… в больнице… меня…

Передохнула.

– Резали ножами…

Ром сжал ее плечи.

– Не говори.

– Нет. Буду говорить.

– Ну говори.

«Так будет легче тебе».

– Врач хороший попался… он меня все время утешал: ты не плачь, не плачь только, ты красотка… он так и сказал: «красотка!»… у тебя будет еще много, много детишек… девчонок и мальчишек… с красивыми, как у тебя, мордочками… он так говорил, а в это время делал мне там, внутри, так больно, больно… и я орала, а он кричал: эй, принесите еще того-то и того-то!.. лекарства называл… я не знаю их названий… и меня кололи, все руки искололи… все искали вены…

– Нашли?

– Нашли…

Руки пахли землей. Лица – землей и солью.

– Водили внутри будто длинным ножом… я чувствовала – из меня течет кровь… много… много крови вытекло… ничего, что я тебе все это говорю?.. Тебе больно?..

– Больно. Но говори.

«Это наша общая боль».