Путь побежденных

– Это же просто, – пожал плечами подполковник. – Армия зажирела без войн, теряет авторитет в глазах Канцлера, тут сколько-то лет назад вообще крамола началась в высших кругах – зачем, мол, нам такая огромная армия? А ведь армию сокращать – это же господам генералам под зад коленкой. Вот они и лезут из кожи – доказывают, что они совершенно необходимы. Я примеров приводить не буду, но вещи они временами творят наигрязнейшие. Одной рукой поджигают, другой гасят. Наше Управление в какой-то мере их сдерживает, вот они и делают нам маленькие пакости: в суп плюнут, окошко разобьют – вы меня понимаете? Все для того, чтобы у Канцлера создать впечатление, что мы ни черта не делаем, а если и делаем что-то, так из галоши не вылезаем. Террористов, мол, каких-то – и то не могут извести, то ли дело мы: целый уезд обезлюдили, да и по сей день проволокой огораживаем. Армия, что еще скажешь… Вы долго здесь пробудете еще?

– Думаю завтра уехать.

– Будьте осторожнее. – Подполковник пожал Марту руку, потом усмехнулся: – Что же вы девушкой своей не поинтересуетесь? У меня хорошие вести, я все жду, чтобы вам сказать, а вы…

– Хорошие? – переспросил Март.

– В общем, да. До столицы она добралась благополучно, живет в «Паласе»…

– Спасибо, – сказал Март.

– Пожалуйста, пожалуйста, – развел руками подполковник. – Забавно, знаете, но так приятно слышать это «спасибо», нам это так редко говорят…

Наконец Март остался один. Впервые за много дней. И сразу понял, что еще немного, и он не выдержал бы. Надо было дать себе разрядку, погонять на машине по проселкам, по бездорожью, но что-то его сдержало. И, зная уже, что этому чему-то следует подчиниться безоговорочно, Март поехал к мэрии, в зал торжественных актов, бросился к стене, на которой еще не все было закончено, ему никто не попался на пути, никто не остановил его и не заговорил с ним, в зале без него побывали, но ничего не тронули, не разорили, однако этот запах былого присутствия чужих мешал ему поначалу, будто кто-то подглядывал под руку и шептался за спиной. Он заперся, завесил окна и приступил к работе. Накатило сразу, без паузы и подготовки, и затянуло глубоко, так глубоко с ним, наверное, ни разу еще не было, потому что он полностью отключился, вернее, переключился… Когда он пришел в себя, за окнами стояли сумерки. Он был выжат как лимон, весь мокрый от пота и слабый, мягкий, бескостный – слизняк слизняком. Хотелось забраться куда-нибудь поглубже и отлежаться. Только часа через два он смог подняться и зажечь свет. На первый взгляд – и это больше всего поразило его – с картиной ничего не произошло. Ничего не добавилось, ничего не исчезло: все так же шли люди, идти им было весело, и кто-то оборачивался, и кто-то махал рукой – вдруг оказалось, что здесь, на картине, есть и то, куда они идут, просто оно пока скрывается за дюнами, но стоит чуть шагнуть вперед, и ты это увидишь, и те тоже, поэтому они идут так радостно; но вот те, которые впереди всех, – те видят что-то еще… Немыслимо, подумал Март. Этого просто нельзя сделать – чтобы без каких-то дешевых трюков все было так ясно. Этого нельзя сделать, но я это сделал. Я это сделал. Это сделал я… Март повторил про себя несколько раз, произнес вслух – для убедительности… Он не помнил, как добрался до отеля. Номер оставался за ним, оплаченный еще на неделю вперед, но сразу подниматься на этаж он не стал и зашел в бар. Берта высилась за стойкой, кто-то сидел на высоком табурете спиной к залу, и еще человек десять – две компании – сидели за столиками.

– Кофе, пожалуйста, – сказал Март.

– Сначала долг погасите, – громко ответила Берта.

– Долг? – удивился Март.

– Долг. Пожалуйста, вот счет, – она написала что-то на бланке, подала ему. Март прочитал: «Немедленно уходите!!!»

Он сунул бланк в карман.

– Хорошо, сейчас принесу деньги! А вы сварите мне все-таки чашечку кофе.