Путь самца

В несколько тысяч раз преувеличивать победы и «слегка» приукрашать ситуации считалось нормой. Как, собственно, и знакомиться в автобусах, ходить в гости, дрочить в туалете, обмениваться телефонами девчонок… А как же не обмениваться? Не вышло у тебя с ней, передай другому… пускай и он облажается. В шестнадцать лет каждая неудача тяжела. И поэтому тогда каждый должен был чётко понимать, что таких, как ты, миллионы. И понимать – понимали, но легче от этого не было.

При этом я считал, что мне особенно тяжело. У меня маленький рост, я очень умный, а эти твари любят красивых, высоких и кудрявых. Однозначно. Так что же мне остаётся?!

До сих пор не забуду, как однажды ко мне пришли ребята с девчонками. Две парочки разбрелись по комнатам, а я остался на кухне с какой-то бурёнкой. Чудо, которое взяли для ровного счета и на которое я надеялся, – жирненький трогательный колобок – всхлипывало у меня на плече и рассказывало, как сильно нравится ему мой товарищ. Я пытался её успокоить и, главное, убедить, что я тоже на что-то гожусь. Но ничего не помогало.

«Она ушла, любви не понимая», и я остался одни. Подсчитал убытки… Да, я забыл сказать, что у меня был, да и сейчас ещё, к сожалению, есть младший брат. Когда ко мне приходили приятели с девочками, братца приходилось выставлять из дома. Каждый час его «гуляний» мне стоил рубль. Рубли я давал ему железные юбилейные из своей коллекции (позже, правда, все отнял). А вечером того отвратительного дня ещё и пришедшая с работы мама некстати поинтересовалась, почему у нас стоят в ряд лишние пять пар тапочек. У нас были гости?

– Нет, нет, – с ходу пришлось сочинить какую-то нелепую ложь, – Тапочки все упали с верхней полки, я расставил. Убрать наверх забыл.

Мама тактично сказала, что я могу приводить домой друзей и девочек, но чтобы папа не замечал… Угу, приводить. А деньги откуда?! Да и не дают они, девочки эти…

Правда, и в те пуританские времена существовали такие места, где все способствовало возникновению интимности: пионерские лагеря, например. Вот где сам Бог велел отрываться. В лагерях я отдыхал до упора, до самой крайней возрастной отметки – шестнадцати лет. Мой отец, хотя и был директором клуба и имел высшее гуманитарное образование, обычно устраивался кочегаром в лагерь на все лето, чтобы присматривать за мной и младшим братом. А матушке, практикующему дипломированному стоматологу, приходилось служить там же сестрой-хозяйкой, чтобы держать нас с братом под железным колпаком. Но и здесь происходило немало интересного.

В последний год своего пребывания в лагере я сдружился с шестнадцатилетней девицей, сестрой старшей пионервожатой, толстой девочкой с большими сиськами. Настоящая казачка, единственная моя ровесница на весь лагерь, всем своим видом и поведением подбивала меня на то, чтобы гулять по-взрослому. Мы частенько обнимались. Я её хватал за грудь, что было очень волнующе; и развязывал ей тесёмки на сарафане, что было очень романтично, так как она ходила без лифчика. Я даже пытался дать ей в руку «колбаску», но «хот-дог» все равно не получался. Она не понимала моих желаний, я – её упорства. Ей очень хотелось целоваться, а мне… Короче, я её не догонял. Думаю, если бы мы начали целоваться, минут через пять или шесть её можно было бы трахнуть. Но тогда эта умная мысль не приходила в мою светлую голову.

Однако некое подобие любви у нас все же развилось.

То, что это именно она (имеется в виду ЛЮБОВЬ), стало понятным, когда казачка не явилась на свидание. Я весь изнервничался, издёргался. Но оказалось, что мы просто-напросто перепутали лужайки и ждали друг друга полтора часа в разных местах. Оба сильно переживали и злились. Потом все выяснили и помирились. На радостях я снова попытался её раздеть. Но она, зараза, опять не дала! И очередной вечер в пионерском лагере перестал быть томным.

А наутро она сообщила, что через час они с сестрой идут мыться в баню. После чего она снова пойдёт со мной гулять. «Ну, хоть что-то!» – решил я и… полез на черепичную крышу парилки.

Там, вывалявшись, как следует, в пыли и найдя возможность проковырять дырочку, замер в засаде. Проторчав на ней пару тройку часов, – вот бабы! за временем следить не умеют! – я притомился и начал разминать усталые члены. Тело, понимаешь, затекло. И в этот самый момент они заявились. Я замер. Сейчас начнётся! Вот они сели на скамейку. Вот они сняли платья. Вот они… Но что-то, видимо, вызвало их подозрения. Видимо, от моих трудов с потолка посыпалась пыль. Они истерично позвали истопника. Тот вычислил меня на раз-два-три.

Этот доморощенный альпинист полез на крышу и за ухо, самым нахальным образом, стянул вниз. Я понял – теперь меня с позором выгонят из лагеря и эта история станет достоянием гласности. Но, что самое ужасное, – моя прекрасная толстая девочка все узнает и, как следствие, точно не даст. Но истопник, добрый самаритянин, вероятно, из чувства солидарности, так никому ничего и не сказал.