Путь Шеннона

Усилием воли она взяла себя в руки.

– В таком случае закройте дверь с той стороны.

Очутившись у себя в комнате, я понял, что напрасно задел ее; засунув руки в карманы, я стоял и мрачно глядел в окно, больше злясь на себя, чем на мисс Траджен.

В эту минуту я услышал тарахтенье и частые выхлопы; из-за поворота дорожки показался красный мотоцикл и остановился под моим окном. Мотоциклист был без шапки; поставив тяжелую машину на подпорки, он снял очки, и я, вздрогнув от удивления, узнал его. Это был Люк Лоу.

Я открыл окно.

– Эй, Люк, здравствуй!

– И вы здравствуйте.

Его веселая улыбка рассеяла мои дурные предчувствия; он вошел в комнату – просто перемахнул через подоконник – и, сняв свои длинные кожаные перчатки, пожал мне руку.

– Я привез вам мотоцикл, – объявил он и, заметив мое удивление, добавил: – Помните? Я ведь говорил, что могу дать вам его на время.

– А разве он тебе не нужен?

– Нет. – Он тряхнул головой. – Во всяком случае, в ближайшие несколько недель не потребуется. Я уезжаю в Ньюкасл. Буду изучать, как в Тайновских пекарнях пекут хлеб из муки крупного помола. Отец знаком с тамошним управляющим.

Я никак не ожидал такой любезности, и мне было неловко соглашаться, но Люк с самым естественным видом отмел все мои возражения и, сев в кресло, вытянул ноги, взял у меня сигарету и закурил.

– Вашему покорному слуге не разрешают курить. – Он усмехнулся. – Но я люблю подымить и всегда пользуюсь случаем, если знаю, что родичи не унюхают. Вы и представить себе не можете, какая это каторга, когда тебе все на свете запрещено. А я хочу жить, как другие парни. – Он с бунтарским и в то же время комическим видом выдохнул дым через нос. – Эх, как бы мне хотелось заниматься делом, которое мне по душе! Кому охота быть подручным у пекаря? Мука крупного помола! Тьфу! Новинка двадцатилетней давности! А мне охота возиться с машинами, мотоциклами и автомобилями, иметь свой заводик. Я в этих делах кое-что понимаю: могу и починить и наладить. Эх, если б я мог усовершенствовать наше предприятие: установить механические мешалки… электрическую печь…

– Ты это и сделаешь… со временем.

– Ох, – вздохнул он, – может быть.

Мне ясно было, что, несмотря на свою молодость и добродушие, он начинает злиться на родителей за то, что они кое в чем ограничивают его, и хочет жить по-своему.

Помолчав немного, он посмотрел на меня – не то чтобы с укором, но с некоторым замешательством: в душе-то он, мол, осуждает глупость и слабость женского пола, но все-таки вынужден говорить на такую тему.

– Дела у нас дома неважные. Я про Джин, конечно…

Чтобы скрыть свои чувства, я нагнулся и взял из коробки сигарету. Достаточно было одного упоминания этого имени, чтобы я весь запылал. Люк был до того похож на нее – то же открытое лицо, те же карие глаза, вьющиеся волосы, тот же здоровый загар, – что в эту минуту я просто не осмеливался на него взглянуть.

– Что с ней, нездорова? – осторожно осведомился я.

– Куда там! Хуже! – воскликнул он. – Сначала она все бушевала и возмущалась: какие, мол, страшные негодяи и мерзавцы существуют на свете. – Он хмыкнул. – Это о вас, конечно. Потом приуныла. А последние недели только и делает, что плачет. Она старается это скрыть, ну да я-то сразу вижу.

– А все из-за экзамена, наверно, – предположил я. – Она ведь летом должна держать выпускной экзамен, правда?

– Да никогда Джин так не расстраивалась из-за экзаменов. – Он помолчал и добавил доверительным тоном человека, сведущего в таких делах: – Вы не хуже меня понимаете, в чем дело. Вот! Она просила меня передать вам эту записку.

Порывшись во внутреннем кармане своей норфолкской куртки, он извлек сложенный лист бумаги; я взял его, и сердце у меня почему-то вдруг забилось.