Путь смертных

Две гинеи. На эту сумму он мог бы прожить несколько недель, и, конечно, возможности выплатить ее немедленно у него не было. Но ему это было безразлично. Он хотел помочь. Рейвен знал, что многие нашли бы это смешным, но если Иви верила, что сможет начать новую жизнь в качестве горничной, он готов был верить в это в два раза жарче – ради нее.

Но деньги ее не спасли, и никакой новой жизни теперь не будет.

Рейвен огляделся. Два огарка оплывали, воткнутые в пустые бутылки из-под джина, третий давно уже догорел. Угли в крошечной жаровне еле тлели – она давно уже подсыпала бы немного из ящика рядом. У кровати стоял тазик с водой; на бортике мокрые тряпицы, рядом – кувшин. Здесь она обмывалась всякий раз после клиента. Возле кувшина, на полу, валялась опрокинутая бутылка из-под джина – по растекшейся рядом жалкой лужице было понятно, что, когда бутылка упала, внутри оставалось уже совсем немного.

Этикетка на бутылке отсутствовала, происхождение сосуда было неясным и, стало быть, подозрительным. Не в первый и не в последний раз сомнительное дешевое пойло отправило кого-то на тот свет. Это предположение осложняла вторая бутылка, с бренди, стоявшая на подоконнике. Она была наполовину пуста. Наверное, принес клиент.

Рейвен задумался, не этот ли самый клиент стал свидетелем агонии Иви и поспешил скрыться. Если так, почему он не позвал на помощь? Вероятно, потому, что для некоторых быть обнаруженным в обществе недужной шлюхи ничем не лучше, чем в обществе мертвой; так зачем привлекать к себе внимание? Как это похоже на Эдинбург: благопристойный фасад, за которым прячутся тайные грешки. Город тысячи потайных личин.

Да. Иногда им не нужно было даже проливать свое семя, чтобы сосуд потерял в их глазах всякую ценность. Уилл еще раз взглянул в лицо Иви: пустые, стеклянные глаза, растянутые, словно в усмешке, губы – будто маска, будто насмешка над ее милыми чертами. Рейвен сглотнул ком в горле. Впервые он увидел ее четыре года назад, будучи еще мальчишкой, школяром в пансионе Джорджа Хэрриота. Ему вспомнилось, как перешептывались у нее за спиной ребята постарше – они-то знали, кого видят, когда наблюдали, как она ходит туда-сюда по Каугейт[1]. В головах у них была причудливая смесь похотливого любопытства и опасливого презрения; их пугали те чувства, которые пробуждали в них собственные инстинкты. Они желали ее и ненавидели одновременно, уже тогда. Ничего не изменилось.

В те годы будущее казалось ему чем-то недоступным, хотя он и мчался к нему на всех парах. Иви казалась Рейвену посланцем того мира, в который ему пока не было дозволено войти.

Она казалась такой искушенной, такой взрослой, пока наконец Уилл не понял, что ей довелось повидать только очень маленькую – и очень мрачную – часть этого мира; и все же гораздо большую, чем пристало женщине. Женщине? Ребенку. Лишь после он узнал, что она младше почти на год. Ей, наверное, было всего четырнадцать, когда он впервые заметил ее на Каугейт. Как она успела вырасти в его глазах со времени первого взгляда до того раза, как он впервые овладел ею! Воплощение истинной женственности и всего того, что он связывал с женственностью в своих мечтах.

Каким тесным, каким убогим был ее мир, а ведь она заслуживала гораздо лучшего! Потому-то он и дал ей деньги. А теперь денег не было и ее тоже, а Рейвен так и не узнал, из-за чего ему пришлось влезть в долги. В какую-то секунду ему показалось, что он вот-вот расплачется, но инстинкт подсказывал, что отсюда нужно убираться, и как можно скорее, прежде чем его увидят. Уилл тихо вышел из каморки, прикрыв за собой дверь. Крадучись он пробирался по лестнице, чувствуя себя вором и трусом: бросил ее ради того, чтобы сберечь свою репутацию. Отовсюду доносились звуки, издаваемые совокупляющимися парами, деланые крики восторга: женщины усердно изображали экстаз, чтобы поскорее покончить с клиентом. Рейвен задумался, кто теперь обнаружит Иви. Скорее всего, хозяйка дома по имени Эффи Пик, обладавшая отвратительно заискивающими манерами. Она предпочитала изображать неведение, когда ей было удобно, но на деле мало что пропускала из происходящего под ее крышей – пока не удалялась на ночь с бутылочкой джина. Рейвен был почти уверен, что для этого еще слишком рано, поэтому и старался ступать как можно тише.

Он вышел через заднюю дверь, миновал помойную кучу и вынырнул на Кэнонгейт из переулка чуть ли не в сорока футах[2] от тупичка, где жила Иви. Стемнело; воздух был холодным, но никак не свежим. Некуда было деваться от запаха отбросов. Множество живых существ жили буквально друг у друга на головах в вонючем лабиринте Старого города, будто сошедшем с «Вавилонской башни» Брейгеля или «Карты Ада» Боттичелли.

Рейвен знал, что ему стоило вернуться в свою холодную унылую комнату на Бейкхаус-Клоуз на одну последнюю ночь. Назавтра его ждало начало новой жизни, и нужно было встретить этот день отдохнувшим. Но он также знал, что вряд ли сможет заснуть после того, что только что пережил. Эта ночь мало подходила для одиночества. Или для трезвости.