Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Через несколько месяцев общежитие было готово. Дыры залатали, разделили церковь на два этажа, построили перегородки, поставили времянки и впихнули в получившийся крольчатник человек шестьдесят наиболее нуждающихся в жилье студентов. Я был горд, что приложил к этому руку.

Если Исполбюро было головой Института, то партбюро было его шеей, вертело головой куда хочет. Сугубо беспартийный Яков Фабианович отлично ладил с партийной верхушкой. Партийное бюро было первым проводником его идей и намерений. Он влиял даже на Исполбюро, приглашая откуда-то вне конкурса «вольнослушателей», которые тотчас включались в правящую когорту.

Ядро партийного бюро: братья Бирбрайеры, Рубинштейн, Грант — всё были серьёзными и дельными людьми. В качестве национального меньшинства им был предан некто Ваганов, который в скором времени занял в Институте положение полудержавного властелина. От него зависело продолжение карьеры любого студента. Говорили, что Ваганову ничего не стоит добиться увольнения того или иного преподавателя. Он почти не учился, а приходя на экзамен, протягивал зачётную книжку и говорил:

— Подпишите!

И ему беспрекословно все подписывали. Таких холодных, жестяных мрачных глаз я больше ни у кого не видел. Ряд лет спустя мне рассказывали, что после окончания Института он занял какой-то руководящий пост в Электротехническом тресте, но быстро спился и умер от белой горячки.

Галя тем временем перешла в литейный цех завода «Динамо». Условия работы там были исключительно тяжёлые. Огромная вагранка то и дело выплёвывала расплавленный металл, который в ковше развозили по опокам. После заливки весь пол огромного цеха дышал жаром и газами. Пыль вилась от механических решёт, на которых просеивали формовочную землю. Стоял оглушительный грохот от засыпаемой в колосники шихты, от пневматических обрубочных молотков, от многотонных бегунков, вращавшихся в беговых отсеках.

Галя работала в стержневой бригаде, изготавливавшей из формовочной земли «шишки» — внутренние формы отливки, препятствовавшие заполнению металлом полостей детали. Она руками месила землю, формовала шишки в моделях, смазывала их клейким раствором, укладывала в сушку и потом в наружную форму, при этом перетаскивая пудовые опоки.

В это время Галочка пережила тяжёлое горе и душевное потрясение. Раньше, как я уже рассказывал, тёте Тоне отказал жених за то, что она взялась опекать трёх осиротевших детей — Галю, её брата и сестру. Он сказал, что вовсе не нужна жена с тремя хвостами. Тётя пережила это очень болезненно, но детей не оставила. Он женился на другой. Когда тётя устроила детей в колонию мамы, она с горя вышла замуж, не очень разглядев человека. Это был моряк, никогда не бывавший в море. Человек, вдвое старше её, коммунист, но имевший уже не одну жену. Он работал в РКИ.

Этот самый Иван Кузьмич был не только страшно скупым, сварливым и жестоким человеком, но и настоящим бабником. Когда тётины младшие сёстры и Галя приходили к ней в гости, он при всяком удобном случае обнимал из всех подряд и сулил всякие подарки, «если они будут его слушаться и хорошо относиться». Тётя часто плакала и жаловалась Галочке на свою очень уж нерадостную жизнь. Когда тётя была на последнем месяце беременности, Иван Кузьмич поспешил уехать в Хабаровск вместе с очередной любовницей.

Тётя умерла от родов. Ребёнок родился мёртвым. Иван Кузьмич по приезде изобразил бурное отчаяние, рыдал и умолял девочек не оставлять его одного. Он уговорил Галочку поехать с ним на его родину. Как она на это согласилась!? — По своей большой доброте и наивности. Яков Фабианович дал Гале отпуск, и они поехали. Уже на второй день этот негодяй заманил Галю на сеновал и набросился на неё. К счастью, услышав крик о помощи, взрослый пасынок Ивана Кузьмича примчался и стал избивать своего «папашу». Как потом оказалось, из ревности, так как он тоже имел виды на Галю. Прямо из сарая она убежала на станцию и уехала в Москву.

Когда Иван Кузьмич вернулся, он был как чёрт зол на Галочку за сопротивление его посягательствам и заявил в уголовный розыск, что Галя и сестра тёти якобы его обокрали. Агенты МУРа явились к нам ночью во главе с ним самим, стали нас допрашивать, угрожая револьверами. Вели себя весьма грубо, в виновности нашей не высказывали ни малейшего сомнения, ну ведь такой ответственный работник им об этом сообщил! Они стали рыться во всех вещах и спрашивали этого типа, что у него украдено. Мы видели, что он был в затруднительном положении, но ловко выворачивался. Дело в том, что, хотя мы там и жили, но вещей у нас почти никаких не было. Всё, что там, принадлежало Лене. Но Иван Кузьмич отобрал, что имело ценность из носильного, набив громаднейших четыре узла. Прихватил художественный альбом Галочкиного отца, детские книжки — память родителей с надписями: «Ко дню рождения Гульке», мою шахматную доску на сто полей, доставшуюся мне на память от дедушки, и ещё многое, что понравилось. Всё сразу эти пятеро не смогли даже сразу унести на машину.