Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Вот здесь-то и пригодился мой пропуск. Я вышел на какую-то аварию и имел удовольствие наблюдать, как собирались на демонстрацию. Впереди ехала Кипсова машина, набитая детишками начальства, затем шёл Кацвин со знаменем, Илюткин с красной повязкой (распорядитель колонны), Кипс во главе надзора, свободного от дежурства и, наконец, человек 30 рязанских мужичков-лапотников, вольнонаёмных рабочих, плотничавших на стройке нового ткацкого корпуса. Заключённые пустили слух, что на знамени у Кацвина были написаны слова из популярной тогда песни: «Все тюрьмы и церкви сравняем с землёй!» Но я свидетель, что это была хохма — продукт арестантского остроумия.

На следующей неделе был объявлен воскресник по уборке двора и огорода, заваленных песком, щебнем, цементом, железом и брёвнами за год строительных работ. Явка, как водится, была добровольной, но не вышедших переписали, а вышедшим обещали зачесть этот день за два дня заключения. Я не сомневался, что обманут (и оказался прав), и не хотел идти. Но поглядел, как возят тачки, корчуют пни, и так потянуло поворочать, что не утерпел, пошёл таскать брёвна, выбирая самые тяжёлые, и через два часа ссадил себе плечи. Тогда принялся таскать носилки, но за три часа измотал двух партнёров, и больше никто не хотел со мной в паре носить. Тогда взялся возить тачку и занимался этим до конца воскресника. Получил несравненное удовольствие…

Воскресник сначала шёл из рук вон плохо. Многотонные грузы по четыре раза заставляли переносить с места на место. Заключённые филонили, часами болтали, опершись на лопаты. Среди них были белоручки, которые брали щепку не иначе, как в перчатках и с брезгливым видом. Я злорадствовал: люблю всё же, когда буржуазиат заставляют пачкаться. Кацвин пришёл, ткнул два раза лопатой со страдальческим видом в кучу мусора, не подцепил ни гвоздя и ушёл дежурить на свиданьях. Кипс, наоборот, зарекомендовал себя молодцом. Он подобрал лихую команду и принялся корчевать вековые ивы, росшие вдоль Яузы. Азартно орудуя лопатой, он приговаривал:

— Тай ка мнэ, фот как нада старатца!

Всё же 650 человек — сила. Как ни лодырничали, а половину задания выполнили. Никто не рассчитывал на такой успех, поэтому и администрация, и заключённые остались очень довольны. Считали себя героями.

В декабре ударили небывалые морозы. Несколько дней термометр показывал ниже 30°. Мне как раз выпало работать на столбах. Лазить как муха по столбу с кошками на ногах было развлечение в моём духе. Добавочное удовольствие я получил от работы над самым баркасом. Прямо подо мной ездили извозчики на санках, пробегали на лыжах физкультурники, играли ребятишки… Так хотелось спрыгнуть на их сторону. Мослы на соседних вышках читали мои мысли и сильно нервничали.

Но временами было лихо. Когда мела метель, а я по четыре часа висел на столбе в лёгкой курточке, когда коченели ноги, зажатые кошками, когда по полчаса, снявши рукавицы, я копался с мелкими винтиками, а голые руки примерзали к железной арматуре и инструментам, мне мерещилось, что я превращаюсь в ледяную глыбу, навечно подвешенную к верхушке столба. Досадно также то, что я каждый раз должен был предупреждать карнача о своих экскурсиях на столбы. Столбы выходили на «смертную зону» — на сажень от баркаса (стены). Если заключённый туда выходил, часовые должны были стрелять без предупреждения. В Таганке так застрелили одного легкомысленного монтёра.

Случалось, что прямо с баркаса меня вызывали на какую-нибудь аварию в красилку. Изо всех щелей этого ветхого здания валил пар, как из лопнувшего котла. Внутри в огромных чанах — «баркан», варились кипы чулок. Жара и духота необычайная, воздух так насыщен парами анилина с хлором, что невозможно дышать, из глаз сами собой текут слёзы. Видимость — едва ли один метр. Приходилось лезть под потолок, нагромоздивши ящики и табуретки, поминутно рискуя свалиться в горячую чёрную краску. Работал под напряжением, производственный процесс нельзя было прерывать. От сырости вся изоляция истлела и било током решительно всё: каменные стены, деревянные перегородки и даже фарфоровые изоляторы.

Раз вызвали по тревоге в административный корпус. Там темнота, Кипс и оба его помощника рыщут с фонариками и револьверами, уверяя, что кто-то выключил свет со злым умыслом. Вся конвойная команда поднята по тревоге. Меня отозвала в сторону уборщица и говорит:

— Это я всё наделала. В уборной паутину снимала и волосок оборвала. Только начальнику не говорите. Дюже осерчает.

Я полез в уборную, воткнул нового жучка, свет загорелся. Кипс ко мне.

— Отчего потухло?

— А кто его знает! Висел, висел предохранитель, да и перегорел. Ничто не вечно под луной, гражданин начальник.

В другой раз я нашёл какое-то распоряжение администрации несправедливым и выключил свет и сигнализацию на всех постах. Вот переполох был! Мослы засвистели, разводящие и карнач забегали, ища в темноте злоумышленников. Кацвина чуть родимчик не хватил. Я суетился больше всех, но через час решил, что хватит играть на нервах, «да будет свет», и «нашёл повреждение».