Путь теософа в стране Советов: воспоминания

Думал я и о том, что мне придётся говорить. Скрывать своё знакомство с Ириной Алексеевной не имело смысла, поскольку дела моих родных пришли непосредственно к ней. Лучше признать у неё наличие критического подхода к советской действительности, но в каких-то мелочах. Так мне будет больше веры. О себе не набиваться, но на прямые вопросы ничего не скрывать. Я чувствовал себя довольно спокойно: о пытках в ту пору ещё не говорили, а сидеть в тюрьме — по собственному опыту и рассказам родных — было терпимо.

Сколько мне могут дать? Никакой вины за мной нету, а за знакомство с добровольной помощницей Креста, я считал это естественным, ну, максимум, три года.

Через полчаса меня вызвал следователь. Мне посчастливилось попасть не к простому, а к главному следователю по делу Сысоевой. Не помню, как тогда это называлось, но следователь имел чин, равный теперешнему майору. Это был еврей, плотный, с квадратным лицом, тяжёлыми чертами, лет пятидесяти. На его письменном столе, покрытом зеркальным стеклом, лежал с правой стороны наган, с левой — стопка книг и самая верхняя из них — Горький: «Когда враг не сдаётся, его уничтожают». «Эта выложена специально для меня, — подумал я. Интересно, что сказал бы Алексей Максимович, если б знал, что того карапуза, которому он показывал свои розы на Капри, через четверть века будут пугать в охранке его брошюрой».

После ряда формальных вопросов — кто, где, откуда, Шульман перешёл к делу:

— Расскажите, о каких контрреволюционных действиях вы сговаривались с Сысоевой.

— Ни о каких. Я с ней вообще не говорил на политические темы.

— Напрасно скрываете. Сысоева уже во всём призналась и назвала вас в числе своих сообщников.

Это был большой промах с его стороны. «Э-э, думаю, это ты врёшь. Никак не могла она признаться в том, чего не было. Значит, и всё дальнейшее будет сплошное враньё».

— Не могли же вы, интеллигентные люди, не касаться в разговорах общественных тем. Что же, вас совсем не интересуют происходящие в нашей стране перемены?

— Нет, почему же, касались.

— Ну, и как же Сысоева оценивала эти перемены?

— Она же вам во всём созналась. Что же вам ещё надо?

— Я хочу слышать от вас.

— В общем отзывалась положительно.

— А в частности? С чем она не согласна?

— Почему она обязательно должна быть с чем-нибудь не согласна?

— Не будете же вы утверждать, что она, старая эсерка, одобряет все действия советской власти?

Вот это ново! Никогда не слышал, что Ирина Алексеевна имела какое-либо отношение к эсерам! Ну что бы ему сказать?

— Припоминаю, что как-то она в разговоре высказывала сомнение в правильности взятых темпов индустриализации. Насчёт преимуществ группы А перед группой Б.

Тогда все об этом говорили, все сомневались, поэтому я счёл это наименьшим из возможных грехов. Ну и хватит с него для правдоподобия.

— Хорошо. Ну, а как насчёт темпов коллективизации?

— Об этом мы не говорили.

— А об отношении советской власти к контрреволюционным партиям меньшевиков и эсеров?

— Нет, тоже не говорили.

Шульман начал повышать голос:

— Я вам советую не валять дурака! Помните, что от этого зависит ваша судьба. Запирательство служит доказательством соучастия.

— Если вам не нравятся мои ответы, я могу помолчать.

Но моё молчание устраивало его ещё меньше. Он принялся грозить и пугать меня пуще прежнего, стал выражаться нецензурно. Было как-то неловко, всё-таки он производил впечатление интеллигентного человека. Что касается выражений, то я их наслушался в исправдоме и на заводах предостаточно и потому они не производили на меня должного впечатления. Эта сцена продолжалась часа два. Наконец Шульман взорвался:

— Нет, это чёрт знает что! Я не могу больше разговаривать с этим негодяем!

Он схватил наган и изо всей силы трахнул им по столу. Зеркальное стекло разлетелось на куски, от центра удара по радиусам разошлись трещины. Он заметался по кабинету и выскочил в дверь, оставив револьвер на столе. Всё это напоминало мелодраму из любительского спектакля. «Карл Иваныч блины пёк, пёк, недопёк, рассердился и убёг» — вспомнилась мне детская песенка. «А наган-то, безусловно не заряжен, иначе он бы его не бросил».

— Как это тяжело, что в нашей системе есть отдельные несдержанные товарищи, которые позволяют себе так обращаться с арестованными. Ведь вы даже не обвиняемый, вы только подозреваемый, и я надеюсь, что искренними показаниями вы полностью снимете с себя подозрения. А между тем, они… Мне просто хочется извиниться перед вами за Шульмана. Он перерабатывает, утомлён, конечно, нервы, но всё же можно бы сдерживать себя! — Я забыл вам представиться. Следователь… (не упомнил его фамилию, ну скажем, Крутов). Ведь вы не будете, конечно, отрицать, что Сысоева осуждала партию за аресты меньшевиков и эсеров?

Но так как я продолжал настаивать, что не слышал от неё ничего подобного, Крутов перешёл к деловому тону допроса. Он интересовался мной лично, моими взглядами, моим мировоззрением и только по временам спрашивал, как бы невзначай:

— В этом вы согласны с Сысоевой?