Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Подняв маузер, он направил его на блиндаж. Я тоже вынул револьвер и спрятался за углом.

Разговор происходил на фоне непрекращающейся стрельбы ударных частей. Я всматривался в лица солдат. У них был взгляд людей, смотрящих в вечность. Мрачные, но уверенные лица, с широко распахнутыми, немигающими глазами. Быстро наклонившись и перезарядив винтовку, один из солдат, обернувшись, бросил полный презрения взгляд в сторону блиндажей, а затем отвернулся и продолжил стрелять. То же самое проделал солдат, стоящий рядом с ним. И так дальше, по цепочке.

Из укрытия я прокричал унтер-офицеру:

– Передайте ребятам, чтобы продержались пятнадцать минут! – повернулся и бросился бежать.

Задыхаясь от бега, я подбежал к полковнику и доложил обстановку.

– Офицеров ко мне, – приказал полковник горнисту.

Горнист сыграл сбор.

Когда офицеры прибежали, полковник снял фуражку, перекрестился, надел фуражку и только после этого сказал:

– Господа. Я собираюсь пойти в атаку на австрийские траншеи. На пехоту надежды нет. Возвращайтесь к уланам и находитесь в состоянии боевой готовности.

Наши лица вмиг стали серьезными. Офицеры молча отдавали честь и бежали на свое место. Кавалерийская атака через проволочные заграждения, за которыми установлены пулеметы, имела один шанс из тысячи.

Позже мы поняли, что у полковника не было другого выхода. Мы были просто обязаны подавить мятеж измайловцев. К тому же с каждым шагом мы были все ближе к Польше.

Я внимательно следил за полковником. В опасной ситуации людям свойственно обращаться к кому-то или чему-то, на кого можно положиться. Сначала я нашел поддержку в грохоте канонады, затем в собственной лошади, после в траншее, которая защитила меня от свистящих над головой пуль. Я понимал, что через несколько минут мы выйдем на открытое место, к тому же смертельно опасное. Я невольно обратил свое внимание на полковника. В этот момент он стал для меня началом и концом мира.

Полковник так естественно осенил себя крестом, а до этого я только один раз видел, как он крестился. Ему тоже надо было на что-то опереться. Подозреваю, что белые перчатки Шмиля выполняли ту же функцию.

Полковник стоял перед полком, дожидаясь, пока все офицеры займут свои места. Затем повернулся кругом и двинул лошадь вперед. За ним двинулись горнист и адъютант. Он что-то сказал им, они остановились, а полковник выехал вперед и стал оглядывать траншеи и пространство между ними. Сейчас он превратился в прекрасную мишень. Постояв пару минут, которые, естественно, показались нам часами, полковник слегка наклонился вперед, вытянул шею, словно хотел вобрать в себя общую панораму боя.

Затем быстро развернулся и поскакал к нам. Он остановился рядом с моей лошадью и в привычной для него телеграфной, несколько ироничной манере сказал:

– Толстяк! Первый и второй взводы пересекают овраг за траншеей. Проверь, чтобы они двигались через неравные промежутки времени. Займете позицию за вторым холмом и оттуда наблюдайте за третьим и четвертым взводами. Начинайте наступление одновременно с ними. Южнее есть разрыв в проволочном заграждении. Помни, что после того, как пересечете заграждение, твои люди должны рассеяться. Там может быть пулеметное гнездо. Сейчас пулеметы молчат, но я уверен, что они заработают, как только увидят вас. Полагают, что австрийцы сразу перейдут в наступление.

Я отдал честь, подозвал унтер-офицера, повторил ему слова полковника и отправил его к Шмилю. Затем, выхватив саблю, я неловко скомандовал:

– Справа… тройками… рысью… впер-ред!

Я понимал, что не умею отдавать команды, – умение достигается путем длительных тренировок. Будучи по профессии актером, я имел обыкновение давать отрывочные команды. На этот раз мое неудачное выступление ударило по мне. Налицо был абсолютный провал. Хорошо, что мои люди все-таки поняли меня. Я начал спускаться с холма, не оглядываясь назад, но и не следил внимательно за лошадью. Я думал только о том, как мы окажемся на открытой местности и станем прекрасными мишенями для противника.

Перед тем как выйти на открытое пространство (все происходило гораздо быстрее, чем я пишу или вы читаете), я обратился к унтер-офицеру:

– Я пойду вперед, а вы останетесь здесь. Когда я доскачу до противоположной стороны, неситесь во весь опор, стреляя на ходу.

Наступил опасный момент. Я знал, что, пока буду скакать по открытому пространству, мои люди не будут спускать с меня глаз. Они по-дружески относились ко мне. Я хорошо знал каждого из них, ровно настолько, насколько офицер может знать своих солдат. Они неоднократно доказывали, что сделают для меня все, что в их власти. С ними я никогда не испытывал голода, не замерзал, не подвергался ненужной опасности. И они знали, что я всегда старался сделать так, что им было как можно лучше.