Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Мы решили идти со своими лошадьми. В восемь вечера, когда совсем стемнело, мы попрощались с капитаном Варом и несколькими оставшимися офицерами. Проехали по парку, перепрыгнули низкое каменное ограждение и вступили в темный лес.

Глава 29 ЗОРЬКА

– Алекс, внимательнее, она собирается заржать.

– Я слежу за ней, – ответил Алекс, зажимая фуражкой лошадиную морду.

Я вынул из кармана горсть овса, положил в фуражку и поднес Зорьке. Мягкими розовыми губами она принялась выуживать овес из фуражки, а я стал нежно почесывать ее шею, нашептывая в ухо:

– Тише, Зорька, тише.

Спрятавшись в зарослях камыша у маленького озера, мы следили за старым крестьянином, который, стоя на заднем дворе, вытирал выпряженную из телеги лошадь пучком соломы.

– Он любит свою лошадь, значит, будет хорошо относиться к нашим, – прошептал Алекс, наблюдая за действиями крестьянина.

Я кивнул и прижался щекой к Зорьке, почувствовав исходящее от нее тепло.

В свои права вступала ночь. Крестьянин что-то бормотал, обращаясь к лошади. Она переступала копытами, кланялась и, словно неуклюжий щенок, танцевала на месте, вероятно радуясь возвращению домой. Как тень она последовала за хозяином, дожидаясь, пока он откроет сарай и задаст ей корм. Но крестьянин взял ведро и направился к озеру; лошадь последовала за ним.

– Внимание! – дернул я Алекса за рукав.

Он напряженно замер.

Крестьянин был от нас на расстоянии пятидесяти метров, когда его лошадь внезапно остановилась и навострила уши. Я почувствовал, как напряглись наши лошади. Прошло несколько долгих секунд.

– Иди сюда, ленивая грязнуля! – крикнул крестьянин.

Лошадь подошла к воде, но ее голова с дрожащими ноздрями была повернута в нашу сторону. Она чуяла лошадей. Затем жажда взяла свое, и, наклонив голову, она начала пить, шумно втягивая в себя воду крупными глотками и отфыркиваясь.

– Прямо как доктор Край, когда он ест суп, – прошептал мне Алекс.

– Прекрати, дурак, – хихикнул я.

Тем временем крестьянин вышел на мостки, зачерпнул ведро воды и начал пить такими же большими глотками, как его лошадь. Напившись, он ладонью вытер губы и, пошатываясь, потащил ведро с водой к дому. Лошадь продолжала пить.

Подойдя к калитке в заборе, крестьянин свистнул. Лошадь оторвалась от воды и медленно пошла к нему, по-прежнему оглядываясь в нашу сторону. Вдруг она остановилась и заржала.

– Держи лошадь, Алекс. Ради Христа, не дай ей ответить.

Мы прижали фуражки к лошадиным мордам. Они задвигали ушами, словно разрезали воздух, но не отвечали на призывное ржание.

Лошадь крестьянина опять заржала, на этот раз коротко и резко, словно говоря «Как хотите!», и зашла во двор.

Мы с облегчением вздохнули.

Мы понимали, что будем вынуждены расстаться с лошадями. Два дня мы двигались по подлеску и вдоль кромки леса. Когда уставали, то садились на лошадей, но все равно двигались очень медленно: ночью можно издалека услышать топот несущихся лошадей. За два дня мы сделали около тридцати километров по прямой, но в действительности прошли порядка шестидесяти километров. Мы пробирались по лесу, исподтишка наблюдая за деятельностью красных. В небольшой городок, в котором была железнодорожная станция, мы не решились брать лошадей. Они могли вызвать подозрение, поскольку были по-прежнему в хорошей форме и любому было бы ясно, что это офицерские лошади.

Мы посовещались и решили ночью оставить лошадей в каком-нибудь крестьянском сарае и дальше двинуться пешком. Вот поэтому мы провели весь день у озера, спрятавшись в камышах, и наблюдали за домом, где жил одинокий крестьянин, который так нежно относился к своей старой лошаденке. Мы собирались преподнести ему в подарок двух отличных лошадей; он, конечно, не мог себе представить, что ему вдруг выпадет такое счастье. Мы надеялись, что он не будет пытаться выследить нас и никому не станет говорить о неожиданном подарке, по крайней мере до тех пор, пока мы не дойдем до железной дороги, чтобы отправиться в Москву.

Стало темно, и мы видели отблеск огня в окошке дома. В деревне неподалеку лаяла собака.

Мы скормили лошадям остатки овса, а потом, сидя на земле, доели сало с черствым хлебом. В тишине был слышен звук четырех челюстей, пережевывающих пищу.

– Они были для нас хорошими лошадьми, – задумчиво сказал Алекс.

– Хорошими, – подтвердил я и подумал: «Что же с ними будет? Во всяком случае, их не пристрелят, а это уже кое-что».