Путь усталости

По-старинному дом обставлен,
Без веселых, живых затей,
В узких щелках прозрачных ставен
Солнца свет и крики детей.

Любят кладбища только птицы,

Только бабочки и цветы,
Только то, что к небу стремится
От шумливых дней суеты.

Мое тело давно остыло,

Мир вокруг только узкий склеп,
Все, что было когда-то мило,
Отдал я за насущный хлеб.

Даже те, кто меня любил,

Пропустили день похорон,
Сам себя я отнес к могиле,
Сам земной отвесил поклон.

Пусть не знает никто, что призрак

Обитает теперь мой дом,
Только мертвый живым не близок —
Им со мною холодно в нем.

Где-то близко птица запела,

В черной вазе цветов букет.
Вот и бабочка залетела
В приоткрытый рамы просвет.

Касабланка, 15 августа 1960

ЭЛЕГИЯ [32]

Я о многом хочу навсегда позабыть и не помнить:
Как сияли газоны от лунного блеска росы,
И о том, как за парком ночами стонали гармони,
И вели перекличку ночную дворовые псы.
Я хочу полюбить этот душащий каменный город,
Где я только пришлец из чужой непонятной страны,
Полюбить фонари, мостовые, фасады, заборы,
И чахоточный лик городской худосочной весны.
Но смогу ль до конца эту жизнь ощутить и понять я,
За убогое счастье сурового Бога хваля,
Чтоб не мучил костюм из лавчонки готового платья,
И дешевенький галстук мне шею не жал, как петля!
Иль уже до конца в этом мире расчетливой скуки
Проживу и умру, как ненужный дворянский поэт,
И весеннею ночью, под сонного города звуки,
Я к виску своему, не спеша, поднесу пистолет.
Будет лучше мне там, на пологой кладбищенской горке.
Белым пухом могилу осыплют весной тополя.
Будет суслик свистать, серым столбиком ставши у норки,
И, как в солнечном детстве, опять будут близки поля.

БУДАПЕШТ

Графу Павлу Телеки

В этих улицах, сожженных жаждой чуда,
Редки люди и автомобили:
Над собором королевской Буды
Тишина и слава опочили.

Голубая патина столетий

Заползла в излучины фасадов,
Пудрою морщин покрывши сети
На лице блистательных Арпадов.

И уйдя в души своей глубины,

Одряхлевшие дворцы магнатов
Жадно дышат запахом равнины,
Конским потом и прохладой мяты.

На горе, над временным и тленным,

Тщетно ожидая вышней кары,
Крепости израненные стены
Стерегут далекие пожары.

А внизу на влажном дне долины,

Безучастный к созерцанью неба,
Новый город, в алчности звериной,
Жаждет золота и просит хлеба.

Снисходя к простым житейским мукам,

Отразившись в олове Дуная,
Сант-Штиван простер над Пештой руку,
Проклиная и благословляя.

«Безобразной, измятой гирляндой…» [33]