Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем) (СИ)

А как его беречь? Я шёл в вязком тумане, временами обнаруживая, что опираюсь на плечо то Сергея, то ещё кого-то из мальчишек. Тогда я ругался (кажется, матом), отпихивал помощников… чтобы через полчаса обнаружить: я опять движусь с подпоркой. Так продолжалось до вечера, когда я окончательно вырубился.

Потом я очнулся. Шёл снег. Горел костёр, пахло едой, и наши, негромко переговариваясь, плели между толстыми стволами вековых дубов загородку, забрасывая её снаружи снегом. Я понял, что тут мы останемся надолго, а снегопад упрячет наши следы от возможной погони.

Мария Струкова

За волной волна — травы светлые,

месяц катится в бледном зареве.

Над рекою в туманном мареве

огоньки дрожат неприветные.

Так порой на Руси случается,

волки-витязи, песни-вороны,

огляжу все четыре стороны,

а никто не ждет, не печалится.

Нож булатный — мое сокровище,

мои сестры — мечты далекие,

мои братья — костры высокие,

слева — верной тоски чудовище,

справа — был ли храм? И не вспомнится.

Волки-витязи, песни-вороны,

не с кем, кроме вас перемолвиться.

Перемолвиться, не отчаяться,

за удачей в бою отправиться.

Наше поле врагами славится —

пусть никто не ждет, не печалится.

…У зверей есть норы и лежбища,

у людей — дома над рекою.

Гляну в ночь и махну рукою:

Поле битвы мое убежище.

За волной волна — травы светлые,

месяц катится в бледном зареве.

Над рекою в туманном мареве

огоньки дрожат неприветные.

* * *

Я уснул под утро и проснулся от шума — кто-то рычал, кто-то ругался, слышался хруст и треск. Я подскочил — и вскрикнул от боли, созерцая, как возле костра катаются в драке Серёжка Лукьяненко и Олежка Крыгин. Как раз в этот момент мой тёзка ударом локтя и ноги отшвырнул Серого почти в огонь, но тот успел извернуться и вскочил на ноги, выхватывая из-за голенища засапожник. Олег, левой рукой стирая кровь с разбитой губы, схватился за финку и перехватит её за кончик лезвия — для броска.

— Стоп, хватит, вы что, охренели?! — заорал я, пытаясь встать и проклиная свою слабость пополам с какой-то пустотой в лагере. Но тут вмешался откуда-то счастливо взявшийся Сморч. Он перехватил руку Олега и выкрутил её так, что финка полетела в одну сторону, а наш художник неудержимо закувыркался в другую. Серый с низким реактивным воем бросился в атаку на поверженного противника, но Сморч, не глядя, точно и сильно пнул его пяткой в пах — так, что тот сложился вдвое, роняя засапожник, и сел в снег, хватая воздух широко открытым ртом. Сморч рыкнул на них (спасибо ему!):

— Князь приболел — и все расслабились?! Убью!

— Что там случилось?! — я наконец смог встать.

— Он!.. Он!.. — Сергей немного смог разогнуться, и я увидел, что он плачет, буквально брызжет слезами — и явно не от боли. — Он!.. — Сергей задохнулся.

— Ну сказал я ему! — Олег тёр кисть. — Сказал, а что, неправда?! Сказал, чтобы помылся, ну сколько можно?! Вы на его уши поглядите, и на шею! Как можно так зарастать, ну по-человечески же нужно выглядеть!

— А ещё он сказал!.. — Сергей справился со слезами. — Он сказал, сволочь, что не знает, как со мной ещё Вильма ложится, что лучше с медведем трахаться, он хоть почище! — и снова бросился в атаку, но Сморч развёл их руками, как гидравлический домкрат. Тем временем, собрались почти все девчонки — они, оказывается, все были здесь, а мальчишки, скорей всего, ушли на охоту.

— Пусти их, — я подошёл к Сморчу. Он, помедлив, убрал руки, и мальчишки снова хотели броситься друг на друга, но помедлили, потому что я оперся на их плечи — именно оперся. — Я понимаю, — сказал я, и они, удивлённые моим голосом, уставились на меня. Серый смотрел злыми мокрыми глазами, шмыгал носом. Олег вытирал губу ладонью и часто моргал. — Понимаю я всё, — повторил я. — Плохо. Холодно. И жрать нечего. И вообще неизвестно, дожили до весны. И снег кругом, и мороз. И виноватого найти очень хочется, чтобы просто злость сорвать. Всё я понимаю… Но и вы поймите, — я сжал их плечи. — Нет тут виноватых. Это просто жизнь такая паскудная. Но не мы. Так чего же друг другу глотки рвать? Давайте ещё немного потерпим. Все вместе. Может, вытерпим? — я тряхнул их. — А?

У Олега на миг дрогнули губы, но он справился с собой и сказал тихо:

— Прости, Серый.

— Ага… — Сергей снова шмыгнул носом и улыбнулся: — Пойду помоюсь.

Я проводил их взглядом. Ободряюще улыбнулся тревожно смотревшей на меня Таньке. И углом рта процедил Сморчу:

— Лечь помоги, только тихо… Тихо, я сказал, во всех смыслах — тихо, больно бок…

Я не выдержал — застонал негромко, и Сморч, незаметно поддерживавший меня, спросил тревожно:

— Что, очень?..

— Ну как ты думаешь? — процедил я. Раньше бы ни за что не признался; сейчас мы все стали понимать разницу между бравадой и мужеством.

Я толком не успел устроиться на месте — ходившая вокруг дозором Ирка Сухоручкина вошла в нашу загородку и сообщила, что идёт Олег Фирсов, причём идёт как-то странно и один. Уходил вдвоём с Саней и Щусём, а обратно тащится в одиночестве…

Вопрос выяснился вполне тут же. Вошёл Фирс — он был бледен, улыбался и шёл, согнувшись и прижав обе руки, залитые кровью, к животу.