Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Знаешь, — Вадим почесал нос, — я вот сейчас подумал. Сейчас, — с нажимом повторил он, бросил в огонь ещё одну ветку и оглядел нас цепкими серыми глазами. — Мы все друзья. Что нам друг другу-то врать? Мы сможем? Сможем тут жить? Так, чтобы не сойти с ума?

— Люди живут, — заметил Андрей.

— Видели мы, как они живут, — возразил Вадим. — Это всё равно — жить под расстрельным приговором.

— Ну, выбора-то у нас всё равно нет, — сказал я. — Или мы — часть этого мира. Или мы — трупы. Трупы я видел. Стать им меня не тянет.

— Значит — идём к Волге? — Сергей упёр руки в бока. — Держимся вместе, как в обычном походе?

— Как в необычном походе, — ответил Андрей. — Но в целом ты прав.

О чём поёт ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.
О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит,
О том, что жизнь глупа без риска,
И правда всё же победит.
Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души,
Я понял вдруг простую вещь —
Мне будет трудно с ней проститься.
Холодным утром крик последний
Лишь бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник, —
Лети, я песню допою.

Константин Никольский.

РАССКАЗ 4 Наша война

Пожелай мне удачи в бою,

Пожелай мне

Не остаться в этой траве…

Группа «Кино»

* * *

— Двадцать третье июля, — Вадим облизнул потрескавшиеся губы. — По расчётам мы уже должны выйти к Волге.

Я промолчал, придерживая рукой ножны палаша. Последние две недели мы шли непрерывно, по 25–30 километров в день, в основном — бесконечными лесами. Мы отощали, хотя питались не так уж плохо. Кроме того, у многих разваливалась неприспособленная для дальних переходов обувь, а одежда пострадала почти у всех.

За это время мы не видели ни негров, ни белых, ни каких-либо признаков того, что эти места обитаемы. Вообще — если кто не знает — такой поход — довольно утомительное занятие. Подъём в шесть, завтрак, туалет — и в семь выходишь. С полудня до трёх — привал на обед (одно название!) и отдых. В восемь начинаем искать место для ночлега, в девять — уже устраиваем лагерь, всегда однообразный, типовой, ужинаем и в одиннадцать спим. (Ночные дежурства — по трое по три часа) Утром — всё сначала. Особенно тяжело это, когда цель призрачная. Свободное время было заполнено в общем-то ничего не значащими разговорами, и с Танюшкой я разговаривал не больше, чем с остальными…

…Здоровенное ополье походило на кусок степи. Я временами начинал сомневаться, а не забрали ли мы лишнего к югу? Да и Вадим был в целом прав — мы должны были выйти к Волге если не позавчера, то вчера. Вместо этого мы тащились по этому чёртову пространству — иначе и не назовёшь.

Вчера. И позавчера тоже.

Меня это ополье раздражало ещё и потому, что на нём мы были хорошо различимы. Едва ли тут есть воздушные средства наблюдения… и всё-таки мерзкое чувство.

— Мимо Волги пройти невозможно, — заметил я. — Рано или поздно, а мы всё равно к ней выйдем; она же через всю Россию тянется, от Каспия чуть ли не до Полярного Круга.

— Утешил, — проворчал Вадим. — Нам что, до Каспия шагать? — и он ускорил шаги, нагоняя остальных…

…Сколько буду жить — буду помнить этот переход. Хотел бы — не забуду. Возникало ощущение, что у ополья нет конца и края, а солнце уже не просто жарило — давило, как крышка давит карасей на сковородке. Тут и там под ноги попадались тёплые лужи с цвёлой водой, в которой плавали гроздь лягушачьей икры и личинки комаров. Настоящее комарьё висело над нами уже не тучей — сплошной завесой, словно чёрной кисеёй. Я даже сперва не понял, что это и думал — плохо с глазами, когда отошёл в сторонку за кусты. Потом — мысленно ужаснулся, но деваться всё равно было некуда, и оставалось только шагать, радуясь тому, что под ногами не сплошное болото.

Мы шли шестой час, если не считать отдыха после полудня. Даже раздеться было нельзя — комары пришли бы в восторг. Пить уже не просто хотелось — это желание выпало в подсознание и сделалось направляющим и определяющим. Возникало даже ощущение, что впереди — смерть от жажды, хотя это, конечно, было смешно. Не пустыня, в конце-то концов.

Но близко к этому.

— В принципе — конец этому должен быть, — как-то без особого энтузиазма сказал Санёк. — Где-нибудь за следующим бугром…

— Это точно, за следующим бугром конец и будет. Всем, — загробным голосом сказал Вадим, отдуваясь. Его лицо, руки ниже подкатанных рукавов, грудь в широко распахнуто вороте имели цвет поспевающей малины.