Путь в Европу

Правительства всех этих стран без исключения допускали ошибки. Их, однако, было немного, а наиболее серьезные из них со временем исправлялись. Наши реформаторы допустили все возможные и невозможные ошибки разом, исправлять которые, не свертывая реформы, потом было уже некому. Это и запуск повышенных инфляционных ожиданий через подъем регулируемых цен, и слабая политика сдерживания доходов, приведшая к растягиванию нормализации денежно-кредитных отношений на годы, и многое другое. Скажем, целью приватизации было объявлено создание среднего класса, а не повышение эффективности производства! Сначала это вызвало у многих людей смех, а потом возмущение, усиливавшееся из-за чудовищной коррупции. И все же, мне кажется, не только непрофессиональное поведение российских реформаторов, усугубившее издержки реформ для населения, заставило наших людей иначе относиться к этим реформам, чем жителей Восточной Европы и Балтии. И даже не то, что улучшение жизни там, как правило, заметнее, чем у нас.

Конечно, и экономический рост в целом, и увеличение доходов, и меньший их разброс, и более низкая, по сравнению с российской, инфляция впечатляют. За исключением Болгарии и Румынии, несколько подзадержавшихся в социализме, все эти страны опережают Россию по показателю среднедушевого ВВП. Но для лучшего понимания ситуации в них полезно обратиться и к расширенной теории благосостояния, которая призывает учитывать, кроме денежных, и неденежные формы дохода.

Дело в том, что у наших партнеров есть еще одна, дополнительная премия, которую можно и нужно отнести к социальным доходам. Это вступление в Европу. Не в НАТО, не в Европейский союз, даже не в зону евро, в которой уже находится Словения, а с 2009 года будет и Словакия, но именно в Европу. НАТО и прочее – это атрибутика, знаки вступления, а премия – это ощущение себя полноправным европейцем. Не хуже француза или немца. А то и англичанина. А то и американца с канадцем – ведь существует и понятие расширенной Европы. Это очень серьезная премия, огромный социальный доход.

Потому что очень важны, на мой взгляд, и ощущения человека, находящегося внутри модернистского проекта. Существует четыре параметра, которые позволяют судить о позитивном отношении населения к конкретной модернизации, проводимой в конкретной стране. Это убежденность, во-первых, в нормальности, закономерности, неисключительности происходящего; во-вторых, в окончательности перемен, «исполнении времен», т. е. ощущение некоторой эсхатологии ; в-третьих, в глобальности проекта; и, наконец, в-четвертых, в его успешности . И если попытаться сравнить по этим параметрам страны Восточной Европы и Балтии с Россией, то получится следующее.

Представители других посткоммунистических стран отрицают исключительность своего положения даже тогда, когда она отчетливо просматривается. В России же ищут ее во всем и повсюду. Можно сказать, что эти другие страны трактуют свою специфику как набор вызовов для решения тактических локальных проблем, не подвергая сомнению единую надстрановую стратегию модернистского проекта. У нас такая единая стратегия отвергается, у нас она своя, «самобытная». Отсюда разница в постановке социально-экономических задач – конкретных «у них», расплывчато-торжественных у нас.

Жители других посткоммунистических стран, одухотворенные своим вхождением в Европу, воспринимают это вхождение как «конец истории», исполнение заданного всеми предыдущими веками финала развития. Такая радостная эсхатология противоположна декларируемым в России трагическим сетованиям о распаде СССР, утрате величия, национальной катастрофе. Не берусь судить, насколько эти сетования политиков, идеологов и пропагандистов соответствуют подлинным настроениям населения, но отрицать существующее противостояние эсхатологии хилиазма («у них») и эсхатологии «страшного суда» (у нас) нельзя.

Глобальность модернистского проекта в принципе не опровергается никем, но и она окрашивается в разные цвета. Если в других посткоммунистических странах она приветствуется, то в России воспринимается с обидой, как поезд, который уже проехал мимо нашего полустанка и на который мы опоздали. Те же, кто вскочил на подножку хоть в последний момент, заняты совсем другим: они размещаются в купе, рассовывают чемоданы, заводят знакомства. Направление движения поезда предметом обсуждения для них не является. Они полагают, что нет стратегии для отдельной страны, есть лишь разные тактики. А стратегия едина для всего модернистского проекта. Даже антиглобалисты Новой Европы – часть глобальности. Ну как же! Везде таковые есть, а мы что – хуже других?