Путь в один конец

- Теперь поменьше удивления, побольше улыбки. Посердечнее! Но все же с легким беспокойством. Здорово! Замри! Вот так в самый раз - нет, зубы убери, так... Да-да, руку оставь, так естественнее... хорошо... И карту, карту... о'кей, месье, отлично, берете карту и показываете ему какое-то место, а ты смотришь, что-то говоришь в ответ, классно, гениально! О'кей! Теперь еще разок на черно-белую, и все!

Фотограф трещал без умолку, прыгал вокруг нас. Все это придавало происходящему некоторую торжественность. Я вспомнил свою помолвку, банкет и последние снимки - наверно, получились грустноватыми. Наконец фотограф свернул свою технику, простился до завтра и ушел. Атташе сказал, что я могу перестать улыбаться, и прибавил с виноватыми нотками в голосе:

- Простите за все эти... издержки... но правительству важно сейчас... Понимаете? Можно мне звать вас Ахмедом?

Я сказал "пожалуйста", мне уже было все равно, но вмешался Пиньоль, его так и трясло от негодования, и резко возразил, что меня зовут Азиз. Атташе извинился за рассеянность: "Не понимаю, что со мной такое!" Я-то понимал, но мы были еще недостаточно знакомы, чтобы я мог спросить, как зовут женщину, которой заняты его мысли, и какая она из себя, - а жаль, меня бы это поддержало. Не знаю почему, но этот парень мне нравился. Может, под настроение пришлось. И потом, он был нездешний.

Прощаться со мной за руку он не стал, видно, решил, что хватит одного рукопожатия, зато произнес на неизвестном мне языке - должно быть, на моем родном - какое-то слово, наверно, "до свидания". Он вышел и закрыл дверь без особой поспешности, но я чувствовал, что он сильно запоздал, и желал, чтобы та женщина дождалась его звонка и все у них уладилось к завтрашнему дню, к нашему отлету.

- Какая мерзость! - прорычал Пиньоль, провожая меня в камеру.

- Что? - спросил я.

- Да все! Эта... комедия, эти снимки - все мерзко! По-твоему, нет?

Я сказал, что, по-моему, нет. По-моему, мерзость - история с кольцом. Все остальное вполне сносно.

- Но ты же не собираешься играть в эту дурацкую игру, Азиз?

Я не мог понять, почему он вдруг за какой-то час изменил мнение. Сам же советовал мне уезжать, вот я уезжаю - так в чем дело?

- Этот тип - полный кретин, ты что, не видишь? И ты хочешь, чтобы он нашел тебе в Марокко работу? Да он явился, чтобы покрасоваться перед фотоаппаратом, и все, он же полное ничтожество!

Интересное дело: я прекрасно понимал, что Пиньоль прав, и в то же время мне хотелось защитить моего атташе. Нас уже что-то связывало, меня и его, а Пиньоль здесь был ни при чем, может, от ревности он и бесился.

- А мне он нравится. Мы с ним вполне поладили.

- Да черт возьми, воспротивься хоть раз в жизни! Сделай что-нибудь!

Странно слышать, чтобы полицейский, пусть даже мой приятель, призывал воспротивиться закону, причем стоя по ту сторону решетки, которую сам же только что за мной закрыл.

- Знаешь, почему они решили вывозить именно тебя? Неужели все еще не понял? Из-за твоей смазливой физиономии, потому что ты фотогеничный, ясно? Фо-то-ге-ничный!

Я не понимал, что его так злит. Это ведь скорее лестно для меня.

- Перестань, Азиз! Да меня тошнит от всего этого! Не знают, что сделать с безработицей, как задобрить общественное мнение, вот и придумали: взять одного араба и с помпой отправить его на родину, да при том еще вроде бы случайно этот араб больше смахивает на корсиканца, так что расизм не так бросается в глаза! Но если ты и сам доволен...

Сходство с корсиканцем нисколько не задело бы мою "арабскую" гордость, но, по-моему, его нет и в помине; однако я промолчал - Пиньоль по матери корсиканец, и в его устах это было чем-то почетным.

- Ничего я не доволен, - сказал я, - просто мне плевать.

- Плевать? Это же сплошное лицемерие, вранье, кто-то делает себе рекламу, а ты отдуваешься - и тебе плевать?

Я смиренно пожал плечами. Пиньоль стал кричать, что я тряпка, но быстро выдохся - уж очень это напоминало споры и ссоры на футбольном поле в школьном дворе, когда мы оба были сопливыми пацанами и играли сначала за первый, второй и, наконец, за шестой "Б" класс - от года к году менялись только надписи на тетрадках... Все это в прошлом, и теперь уже окончательно, потому что на другой день я улетал.

- Ты классный парень, Азиз.

- Ты тоже.

- Мне жаль, что ты уезжаешь.

- Мне тоже.

На самом деле, может, уже и не очень. Пиньоль потупился, повернул ключ и протянул мне через решетку пакетик жевательной резинки. Но я не взял, только улыбнулся и помотал головой. Старый друг - это хорошо. С ним не так больно расставаться, как с любимой женщиной. Всегда есть надежда, что вы останетесь друзьями и новая дружба не сотрет в памяти старую.