Путь в один конец

Когда я наконец к ним подошел, они сошлись на "лендровере" за девятьсот дирхемов в неделю, не считая бензина. Жан-Пьер уже начинал понемногу расслабляться. Я позволил себе заметить, что со своей белой кожей северянина без каскетки он сожжет себе лицо. Валери тотчас схватила свой тюбик и, не спрашивая у него разрешения, намазала ему кремом лоб, щеки и нос. Я же подметил, как он украдкой поглядывает на то, что у нее под купальником, и это мне понравилось. А тут заверещал его телефон, он вскочил, подняв вокруг себя кучу песка, и отошел, чтобы сделать вызов. На сей раз он звонил не Клементине, так как я расслышал "господин директор", и сразу он перестал походить на маленького мальчика. Стал почти мужчиной, хотя и из тех, кто всегда не в своей тарелке. Ну да, на него возложена ответственность, он отдает себе в этом отчет, но незачем его в чем-то обвинять, ни его, ни выдворенного уроженца Марокко: им необходимы время и средства, чтобы выполнить взятую на себя миссию, твердил он, шлепая ногами по мелководью. Таким он мне очень нравился. Я был горд тем, что он пытается отбиться и защищает меня. Я даже обернулся к Валери, призывая ее в свидетели. Однако ее лицо не выражало особого воодушевления.

- Гнилой парень. Дырявая кастрюля.

- Дырявая что? - переспросил я.

- Кастрюля.

Я поглядел на Жан-Пьера, шлепавшего взад и вперед по кромке воды с подвернутыми штанинами, носками в одной руке и телефоном в другой. Он уже дал отбой и теперь снова пытался дозвониться до автоответчика своей Клементины, и могу дать голову на отсечение - он снова превратился в сосунка.

- Ему надо бы влюбиться в тебя, - сжав зубы, процедил я.

- Что ж, влюбиться так влюбиться! - вздохнула она с чинной покорностью уроженки Бордо и потянулась. - Ты не намажешь мне спину?

Она перевернулась на живот и расстегнула лифчик. Я втер крем ей в спину, не отрывая глаз от Жан-Пьера. Волоча ноги по песку, тот печально слушал гудки автоответчика.

- Понимаю, он, наверное, кажется тебе странным...

- Нет.

- Да? А почему?

- "Все характерные особенности поведения, объективно наблюдаемые у гусей, потерявших своего партнера, - зевая, прочитала она на память, - в значительной мере проявляются среди людей, удрученных расставанием".

Вдруг Жан-Пьер издал вопль, выпустил телефон из рук прямо в воду и прыжками помчался к нам, размахивая руками, словно ветряная мельница.

- Конрад Лоренц, "Агрессивность", глава одиннадцатая. - закончила цитировать Валери, перевернувшись на бок и опершись на локоть.

С багровым, искаженным от боли лицом он рухнул прямо на ее завтрак и задрал ногу. Потом грубо сорвал с Валери лифчик и обвязал его тугим жгутом вокруг лодыжки. Я только хмыкнул: мне-то казалось, что я подам им на блюдечке неспешную любовную историю, роман при свете костра у горного уступа, где они раскроют друг дружке свои разбитые сердца.

- А трусы мои тебе не нужны, господин Чурбан? - закричала Валери, отбросив прочь полотенце, которым я хотел было прикрыть ее грудь.

- Морской дракон, - запыхавшись, прохрипел Жан-Пьер. - Такое со мной уже однажды было в Раматюэле. А я аллергик... Я... У меня в комнате есть телефон моего врача...

И он боком заполз на купальный матрасик, его била дрожь. Да, в таком путешествии подобный тип - отнюдь не подарок.

Надув от ярости щеки, Валери вскочила на ноги, напялила свою тенниску и не слишком вежливо заметила мне:

- Как видишь, при прочих равных условиях мои гуси для меня предпочтительнее.

И она бросилась по узенькой дорожке, тянувшейся вдоль пляжа за шеренгой эвкалиптов. Я уже начал было думать, что на том наше путешествие и закончится, когда она возвратилась с симпатичным парнем и тот мне помог дотащить нашего атташе до своего такси.

- Мне больно, - стонал Жан-Пьер.

- Пустяки, обойдется, - успокаивал я.

На нашем пути курортники переставали играть в волейбол, и мне было стыдно нести, как мешок, по пляжу моего недотепу в костюме льва пустыни с лифчиком вокруг лодыжки. Я стыдился и переживал за него.

- Тебе сейчас везти в поликлинику, мисью, - повторял шофер. - Там тебе лечить.

Я злился и на него тоже - за его уродский выговор, оскорблявший мой родной язык. Я бы с удовольствием подрался с ним по-мужски, как араб с арабом, в моем положении это был бы единственный способ нормально пообщаться с кем бы то ни было, потому что мне все обрыдло, обрыдло, обрыдло. Жан-Пьера я бросил, как тюфяк, на сиденье старого "пежо", и он замычал в истерике:

- А... А мой телефон?

- Дерьмовая жизнь! - подытожил я.