Путь в революцию. Воспоминания старой большевички

Лена надела чьи-то брюки, мужское пальто и шляпу, взяла тросточку, нацепила на нос пенсне — и неузнаваемо преобразилась в молодого человека. Едва наступили сумерки и Ленин вышел на палубу для вечерней прогулки, как за ним по пятам стала назойливо следовать какая-то странная личность.

Ленин, не видя возможности избавиться от такой внезапно возникшей «тени», прервал прогулку и, возмущенный, вернулся в каюту.

— Черт знает что, — сказал он, — даже и здесь шпионят!

Он хотел еще более возмутиться, заметив, что его преследователь вошел за ним в каюту; но Лена в это время быстро скинула маскарадное одеяние — и раздался общий смех. Веселее и заразительнее всех хохотал сам Ильич.

Медленно тянулся к югу пароход. Далеко позади остались красноярские «Столбы», на которых местная революционная молодежь вывела на самых неприступных и далеко заметных местах революционные лозунги, красовавшиеся там к бессильной злобе жандармов.

Примерно посреди пути у нас возникло непредвиденное затруднение. Стояли жаркие июльские дни, и Енисей изрядно обмелел. Пароход то и дело останавливался в поисках фарватера и намного отстал от расписания. У большинства пассажиров, рассчитывавших на то, что их поездка в Минусинск займет не более трех дней, пришел к концу запас продуктов. Буфета же никакого на борту не имелось. Приходилось потуже затягивать пояса — и все заволновались: как выйти из создавшегося положения? В те времена у крестьян не было в обычае выносить к пароходу продукты для продажи.

Всех выручил Ильич. Со своей всегдашней деликатностью и стремлением помочь людям он — во время очередной остановки из-за мели — заявил, что пойдет в расположенное на берегу село за продуктами.

— Захватите с собой корзинку, — предложила я ему.

— Она мне не понадобится, — сказал Ленин.

Тогда я стала настаивать:

— Возьмите меня с собой. Вы же один не донесете.

Но Ильич снова заявил:

— Не надо, — и, посмеиваясь, быстро скрылся в прибрежных зарослях.

Прошло несколько времени — и мы с палубы видим, как к реке приближается целое шествие. Впереди идет Владимир Ильич, а за ним тянутся вереницей крестьяне: кто с корзиной яиц, кто с мешком хлеба, кто с ведром молока… Пришли и остановились на берегу. Вся публика с парохода мигом бросилась раскупать продукты. Опасность «помереть с голодухи» миновала, и все пассажиры наперебой благодарили Ленина.

В Минусинск мы прибыли только на шестой день. Там мы распрощались. Владимир Ильич уехал в село Шушенское. Тоня с матерью отправились в село Тесинское, а я в свое Курагинское.

НА БЕРЕГАХ ТУБЫ

Село Курагинское, куда я прибыла, расположено на берегу притока Енисея, реки Тубы. По размерам оно значительно уступало Казачинскому. Жизнь в этом далеком от больших дорог уголке протекала тихо и незаметно. До моего приезда и последующего прибытия Пантелеймона Николаевича единственным ссыльным, находившимся тут, был Виктор Константинович Курнатовский. Я устроилась и начала работать в местной больнице.

В восьми-десяти верстах от Курагинского, в селе Тесле, проживала семья золотопромышленника Окулова. Старшая его дочь Екатерина Ивановна Окулова была социал-демократкой. После ареста в Петербурге за участие в революционной деятельности она отбывала некоторое время наказание в тюрьме, а затем была выслана на родину под надзор полиции. В ее судьбе было нечто общее с моей судьбой. Впрочем, и младшая дочь, и сын Окуловых были также настроены революционно.

В свободное время я с удовольствием посещала эту семью, и встречали меня там всегда радушно и гостеприимно. Молодежь занималась не только серьезными разговорами, но и устраивала веселые товарищеские вечеринки с обязательными танцами. Благодаря Окуловым я не чувствовала себя в Курагинском одинокой.

Месяца через полтора после моего переезда из Казачинского я получила от Пантелеймона Николаевича телеграмму. Он сообщал мне, что наконец-то добился перевода в Курагинское и выедет ко мне на пароходе «Модест». Я навела справки, когда должен прибыть в Минусинск этот пароход, и принялась ожидать его.

Но проходили дни, а «Модест» все не прибывал и никаких сведений о нем не поступало. Не только я, но и другие, ожидавшие с этим пароходом своих близких, заволновались, не зная, что думать и что предполагать.

Оказалось, что с пароходом «Модест», на котором первоначально отправился Лепешинский, произошла катастрофа: судно наскочило на порогах на подводный камень и начало тонуть. Вероятно, не обошлось бы без жертв, если бы пассажиров — рискуя собственной жизнью — не спасли местные крестьяне. Пантелеймон Николаевич приехал с другим пароходом — «Дедушка».

После треволнений в Казачинском жизнь в Курагинском потекла так тихо и спокойно, так однообразно, что порой забывалась и сама ссылка. Вскоре у меня родилась дочь Оля; забот прибавилось, но жизнь от них стала только полней. Обычно я уходила в больницу, а Пантелеймон Николаевич оставался нянчить дочурку, в чем ему нередко помогал Курнатовский. Так они и хозяйничали вдвоем.