Путь в Вальхаллу

«Опель» стоял на прежнем месте, лениво помахивая хвостом белесого дыма. Дверца была открыта.

– Вон, – Даша остановилась метрах в пяти. Подходить ближе, чтоб лицезреть все заново, никакого желания не было, зато милиционеры сразу устремились к машине, причем, один из них на ходу расстегивал кобуру. Даша видела, как тот, с пистолетом, распахнул водительскую дверь… и сразу выпрямился, пряча пистолет обратно.

– Девушка, идите сюда! – крикнул он, и видя, что Даша продолжает стоять в нерешительности, добавил, – не бойтесь, он мертв! Вы должны опознать его!.. Хотя и так все ясно, – милиционер усмехнулся.

…Мертв?.. Почему мертв?.. – Даша робко подошла, – я ж не убивала его, я только…

– Это он пытался совершить с вами сексуальные действия?

Даша увидела бледное лицо, запрокинутую голову, разорванный ворот рубашки и, самое главное, торчавшую из штанов одеревеневшую плоть. Она уже не могла оторвать от нее взгляд, словно именно по ней должно происходить опознание.

– Это он? – повторил милиционер.

– Да… это мой преподаватель… – Даша ощутила такую слабость, что вынуждена была опереться о машину; все пережитое схлынуло, оставив после себя абсолютную пустоту.

– Вам плохо? – «милиционер с пистолетом» повернулся к напарнику, – Коль, подожди тут наших, а я отвезу пострадавшую. Девушка, и все-таки какие-нибудь документы у вас есть?

– Только зачетка… там, в пакете.

– В этом? – милиционер взял с переднего сиденья Дашин «счастливый» пакет, с которым она всегда ходила на экзамены. На нем была изображена красивая девушка в коротеньком платье… почти такая же, как она сама.

– Спасибо, – Даша запустила внутрь руку, и вытащила серую книжицу, – вот.

– Ситникова Дарья Андреевна, – милиционер перевернул несколько страниц, – сегодня «отлично» по мировой экономике. Хорошенький вам подарок…

– Это он сам мне и поставил…

– Идемте, в машине расскажете, – и милиционер повел Дашу от жуткого места.

Устроившись на заднем сиденье грохочущего Уазика, Даша смотрела в прыгающее перед глазами зеркало, где отражалось лицо с едва оформившимися усиками, а чуть правее, ее собственное – бледное, с размазанной по щеке тушью. Еще у нее болело колено, и, оказывается, она порвала колготки, когда падала из машины… и еще оторвала пуговицу на куртке. …У меня есть запасная… – и то, что она вспомнила это, означало – жизнь продолжается.

Милиционер начал задавать вопросы, на которые требовалось отвечать. Восстанавливая ход событий, Даша будто вновь почувствовала на губах прикосновение «этой гадости» – горячей, упругой гадости, но такой нежной и шелковистой. …Если б это был не Колобок, то, может, все и случилось по-другому… Мысль выглядела слишком смелой и неожиданной после всего пережитого. Дашу она смутила и уж, естественно, не предназначалась для стража порядка и нравственности, но она была!.. И была еще одна, даже более сокровенная, – Сюр, миленький, я поняла, что раньше обманывала, когда говорила, что верю тебе, а вот теперь я действительно верую!.. Даша пыталась сформулировать разницу между «верю» и «верую», чувствуя, что она огромна, но Уазик резко затормозил. Даша ткнулась в спинку сиденья, и мысль сбилась. Взглянув в окошко, Даша увидела своей дом.

…Ну да, я ж, кажется, назвала адрес, – вспомнила она, открывая дверь машины.

– Девушка, – милиционер обернулся, – мы вас вызовем, если потребуется, хорошо?

Даша кивнула и прихрамывая побрела к подъезду.

Вместо матери, ее ждала записка «Я в магазине». Все складывалось удачно, потому что избавляло от лишних вопросов.

Поспешно закопав в мусорном ведре рваные колготки, Даша сразу отправилась в ванную.

…Надо просто забыть все, как страшный сон… – она долго рассматривала в зеркале свои губы, – и ничего с ними не случилось. Что до коленки, так я просто поскользнулась, а пуговица оторвалась в транспорте… Мать скажет, что надо быть аккуратнее, но наверняка обалдеет от пятерки. Подумаешь, что ее нет в ведомости… забыл Колобок – я-то при чем? Небось, перенесут автоматом, а у него уже не спросишь…

Даша включила воду и залезла под душ, направив его в лицо. Струя была нежной и упругой, как… она резко открыла глаза, но это был уже не ужас, а странное, сосущее любопытство, не имевшее к Колобку никакого отношения.

* * *