Путь вниз

Уныло глядя в окно, Скотт прислушивался к шелесту листвы на ветру, и ему казалось, что это шуршат юбки женщины, спускающейся по бесконечно длинной лестнице.

Он услышал, как Лу сделала еще один глоток, и его опять охватило раздражение.

– Скотт, – позвала она.

«Притворная нежность», – подумал он.

– Сядь. От того, что ты все смотришь в окно, дела Марти лучше не пойдут.

Не оборачиваясь, Скотт заговорил:

– Ты думаешь, что меня это заботит?

– А разве не так? Разве мы оба…

– Сто раз не так, – оборвал он ее холодно. Холодность в детском голосе звучала до смешного странно. Как будто Скотт читал свою роль из несерьезной и неуклюжей школьной постановки.

– Но что же тогда? – спросила Лу.

– Если ты до сих пор ничего не поняла…

– Прошу тебя, дорогой, продолжай.

Скотт прицепился к слову:

– Ох, и трудно тебе, наверное, называть меня сейчас дорогим? – И его маленькое лицо напряглось. – А может быть, немножко неискренен.

– Нет, прекрати, Скотт. Неужели нет других проблем, кроме твоих домыслов?

– Домыслов? – Его голос чуть не сорвался на визг. – Ну конечно! Мне все только кажется! Ничего не изменилось. Все как прежде. А я только до…

– Ты разбудишь Бет.

К горлу сразу подкатило много гневных слов. Они мешали друг другу вырваться наружу, и Скотт, не в силах ничего сказать, удрученно курил.

Затем неожиданно он направился к входной двери.

– Куда ты собрался? – с тревогой в голосе спросила Лу.

– Прогуляться. А ты что, против?

– Ты будешь гулять по улице?

Ему захотелось пронзительно закричать.

– Да, – произнес Скотт дрожащим от сдерживаемого гнева голосом. – По улице.

– Ты думаешь, тебе стоит идти на прогулку?

– Да, я считаю, стоит.

– Скотт, я просто беспокоюсь за тебя, – взорвалась наконец Лу. – Неужели ты этого не видишь?

– Конечно. Да, конечно, ты беспокоишься. – Он толкнул дверь, но она не поддалась. Краска бросилась ему в лицо. Бормоча какое-то ругательство, он толкнул дверь сильнее.

– Скотт, что я тебе сделала? Разве я сделала тебе что-нибудь плохое? Ну разве я виновата, что Марти лишился этого контракта?

– К черту этот проклятый… – Голос его задрожал. Дверь распахнулась и стукнулась о стену.

– А что, если тебя кто-нибудь увидит? – спросила Лу, вставая с кушетки.

– Счастливо, – бросил Скотт, с силой дернув за собой дверь, чтобы она хлопнула. Но и это у него не получилось. Старый косяк в последние месяцы безнадежно скособочился, и поэтому дверь, царапая по полу, тихо закрылась за Скоттом.

Он не стал оборачиваться, но быстрыми нервными шагами направился вдоль квартала к озеру.

Когда он отошел от дома на двадцать ярдов, дверь открылась.

– Скотт?

Сначала он не собирался отвечать, но затем все-таки нехотя остановился и, бросив через плечо: «Что?», чуть не разрыдался, услышав свой тонкий, слабый голосок.

Лу в нерешительности молчала, потом наконец спросила:

– Может, мне пойти с тобой?

– Нет, – ответил Скотт. И в голосе его не было ни гнева, ни отчаяния.

Задержавшись, Скотт невольно оглянулся, гадая, будет ли она настаивать на том, чтобы пойти с ним. Но Лу просто стояла, застыв в дверях.

– Будь осторожен, дорогой, – проговорила она.

Скотт едва подавил готовые вырваться из груди рыданья. Развернувшись, он заспешил по темной улице, так и не услышав, как она закрыла дверь.

«Дальше падать уже некуда», – подумал он. Что может быть унизительнее для человека, чем быть предметом жалости. Можно стерпеть ненависть, обиду, гнев, самое жестокое наказание, но жалость – никогда. Если человек становится достойным жалости, он обречен. Жалость – это участь беспомощных созданий.

Размышляя таким образом о вечных общечеловеческих страданиях, Скотт попытался отвлечь свой ум от собственных тягостных раздумий. Стараясь не думать о своей тяжелой доле, глядя на тротуар, он быстро пересекал островки света и вновь погружался в море тьмы. Но ум его на уловку не поддался, что вообще свойственно пытливым умам. О чем Скотт просил его не думать, о том ум и начинал усиленно размышлять. Если Скотт просил его оставить какую-нибудь мысль в покое, ум вгрызался в нее, как собака в кость. Так было с ним всегда.

Летними вечерами на озере бывало прохладно. Так было и в этот раз.

Скотт поднял воротник своей куртки и пошел дальше, глядя на темнеющую впереди беспокойную воду. Поскольку день был будний, все кафе и закусочные на берегу озера были уже закрыты.

Чем ближе Скотт подходил к воде, тем отчетливее он слышал шорох волн на гальке.

Асфальт кончился. Скотт пошел по земле, и под ногами у него, словно живые, зашуршали листья и затрещали веточки. С озера дул холодный ветер.

Он продувал курточку, и по телу от этого пробегала дрожь. Но Скотт не обращал на это внимания.

Пройдя еще ярдов сто, он вышел на открытую площадку с темным строением из грубого камня.

Это было немецкое кафе-закусочная. На площадке перед кафе стояло несколько десятков столиков и скамеек для еды на воздухе.

Пройдя между ними, Скотт вышел к озеру. Здесь он сел на грубую, с выщербленной поверхностью скамейку.