Путь воина - путь к смерти

Конечно, было бы преувеличением считать, что именно такая смерть цель всякого самурая. Но тем не менее она содержит все черты идеального ухода из жизни воина. Например, посмотрим, какие последние слова произнес Киэмори в своих мучениях. Просил прощения, раскаивался? Может быть, как буддийский монах вспоминал о Будде? Но нет, он сожалел лишь об одном - что в этой жизни он не увидел отрубленной головы своего главного врага Минамото Еритомо! А вот и его завещание: "После моей смерти не надо никаких панихид! Не нужно ни храмов строить, ни часовен! Но сейчас же отправьте войска в Камакура, отрежьте голову у Еритомо и повесьте ее на моей могиле! Вот мое желание!" Что же, желание, мало подходящее смиренному монаху, но вполне достойное самурая. Перед смертью он помнил именно о продолжении сражения. Не случайно считалось, что самурай даже умирает непобежденным.

Уход Киэмори из жизни превратился в особую мистерию, некое вселенское, глобальное крушение всех идеалов. Как символ этого оставшиеся лидеры клана Тайра поджигают грандиозный дворец в Фукухара, поставленный самим Киэмори. Логика этого действия вполне ясна - умер не просто правитель, из жизни ушел мистический лидер, обладающий высшей харизмой. Никто больше не сравнится с ним, никто не имеет морального права жить в его дворце.

Первые испытания самурайского духа

Новые правители Японии были истинными воинами, людьми, вся жизнь которых прошла либо в сражениях, либо в подготовке к ним, и это предопределило все развитие страны на период ближайших 150 лет, который стал именоваться периодом Камакура (1185-1333).

Теперь развитие культуры и социальной жизни проходило под знаком самурайства. Военное дело постепенно превращается в профессию, появляется осознание того, что каждый удачный взмах мечом или удар копьем может принести небольшие, но стабильные деньги, а точнее, несколько мер риса в год. С XVI в. влияние воинского сословия стало настолько велико, что Японией правили сегуны, а император был лишь формальным лидером страны. Вокруг сегуна формировался его штаб, который позже стал выполнять функции правительства - бакуфу. Личное мастерство в бою здесь нередко играло едва ли не решающую роль. Первоначально понятие "бакуфу" означало всего лишь временную полевую ставку сегуна, где находились его генералы и советники, но чем больше усиливалась роль самураев в жизни Японии, тем больше функции бакуфу начинали напоминать функции правительства, в которое оно, в конце концов, и превратилось.

Начиная с XVI в., не было такой области жизни, которой бы не коснулась длань самурайской культуры. Но есть в этом и парадокс - сама каста воинов составляла в Японии к XVII в. не многим более 10% от всего населения, т.е. приблизительно 2 млн. человек, считая вместе с членами самурайских семей (для сравнения укажем, что крестьяне в те времена составляли 80- 87%). И именно эти 10% и сформировали всю средневековую цивилизацию Японии, которой полнится культура до сих пор.

Самурайство никогда не было единым, внутри него мы можем обнаружить высший богатейший слой представителей дайме ("больших имен") и простых рядовых воинов асигару - "быстроногих". И тем не менее все они стояли на голову выше любого горожанина или тем более крестьянина.

На высшей ступени самурайской лестницы находился сам сегун со своей семьей. По сути, он был богатейшим землевладельцем и командующим крупнейшей армией, хотя под началом других высших самураев также находились немалые вооруженные отряды. Сегун принадлежал к высшему самурайскому слою - дайме. Именно эти люди содержали в своих замках школы боевых искусств, посылали в далекие районы страны гонцов в поисках наиболее искушенных инструкторов боя на мечах кэн-дзюцу, финансировали школы ниндзя, что, впрочем, не мешало дайме активно бороться с ними.

Представителей дайме было немного, основную же массу составляли обычные самураи, которые жили хотя и гордо, но достаточно бедно. Их большая часть находилась в услужении дайме, а несколько десятков тысяч - в личном подчинении сегуна.

Чисто психологически каждый самурай был ориентирован на служение господину. При всей горделивости этих воинов, внутренне они никогда не были самостоятельными, находясь в плену сложной ритуальной действительности, а она предусматривала вплетенность самурая именно в отношения соподчинения. Лишь имея господина, самурай обретал психологический комфорт и равновесие и испытывал страшное потрясение, когда терял его. Он становился ронином самураем, утратившим своего господина.