Путь войны

Он нервно заходил по комнате, с хрустом ломая пальцы, и неожиданно остановился. С полминуты Поволоцкий раскачивался на месте, сложив руки на груди, так, словно желая запереть в сердце неожиданные мысли. Его лоб прорезала глубокая вертикальная морщина, а взгляд устремился куда-то в окно, в безлунную ночь. Черновский с любопытством наблюдал за медиком, Иван кривил брови, проводя пальцами по краю стола, по краю стакана, словно стыдясь собственной беспомощности и бессилия. Зимников тихонько постукивал крюками друг о друга, будто отбивая темп.

— Булавки… — прошептал хирург, но теперь в его голосе явственно звучало едва ли не благоговение. — Ну, конечно же… Иван, вы великий человек, даже в чем-то гений. Нет, не вы… те, кто так придумал с той… эвакуацией. Дробление операций, строгая функциональность и четкая регламентация. Боже, как это просто!.. И как сложно это будет воплотить…

Он хлопнул в ладоши с такой силой, что хлопок прозвучал как пушечный выстрел, как будто ловя убегающую догадку.

— Вот у нас четыре стола… и четыре бригады хирургов… Раненого нужно раздеть, обмыть, наркотизировать… потом операция… потом наложить повязки, одеть, и в палату… Но ведь можно и по-другому. Одна хирургическая бригада — на три стола. Готовить и перевязывать может и санитар. Наркотизировать… один опытный наркотизатор и четыре обученных фельдшера… да этому, в конце концов, и священника можно обучить…[9]

А бригада переходит от стола к столу, занимаясь только своей работой. Раза в полтора производительность поднимется. Трое суток в таком ритме работать можно, а за трое суток такого потока дивизия все равно истощится… Но, черт побери, это еще не система, чего-то не хватает, вот-вот, где-то рядом…

Три человека, сидящих за столом, замерли в гробовой тишине, как будто бешеная работа мысли Поволоцкого уподобилась бабочке, которую можно было спугнуть случайным словом, неосторожным жестом. Они не ведали, что происходит — пока не ведали — но неким шестым чувством, волшебным озарением понимали, что здесь и сейчас, в собрании случайных, в общем-то, людей случилось нечто невероятно важное. Что-то великое и… замечательное.

Глава 5

Монарх может очень многое, почти все, что не запрещено законами физики. Достаточно вызвать секретаря — и любое желание исполнится, от изменения меню обеда до внезапной поездки на край света. Императору не нужно знать, сколько денег у него в бумажнике, не нужно планировать семейный бюджет и складывать копейку к копейке. Его нельзя купить, потому что ни один злодейский наймит не сможет предложить больше, чем уже есть у государя — целая империя со всеми ее богатствами. Одного росчерка пера самодержца достаточно, чтобы решить вопрос войны и мира, привести в движении миллионы людей и миллиарды рублей. Как говорила Ольга Спокойная, достаточно постучать карандашом по столу в Омске, чтобы тревожно завыли сирены в Скапа-Флоу, главной базе британского флота.

Все имеет свою цену, и это отнюдь не красивый оборот, вложенный авторами бульварных книг в уста своих персонажей. Очень многие честолюбцы начинали свой путь наверх в поисках богатства, могущества и мирской славы, но чем выше карабкались, тем тяжелее становилось осознание простой истины — кому многое дано, с того и спросится. Спросится Ответственностью и Долгом. Монарх может все… и почти ничего. Если, конечно, он настоящий правитель, а не временщик.

Константин дочитал последний лист и отложил его в сторону, на вершину увесистой стопки — только первоочередное и сверхважное. Давно, очень давно, еще в детстве, его захватил образ испанского короля Филиппа Второго.

«В марте 1571, например, король получил более 1250 личных петиций, в среднем более 40 в день. В период от августа 1583 года до декабря 1584 — около 16 000 петиций, более 30 в день. Плюс он читал и правил исходящие письма, подписывал каждый приказ. В один день, по словам короля, его чтения и подписи ожидали около 400 бумаг. В 1580е годы по словам венецианского посла Филипп в некоторые дни перерабатывал около 2000 различных бумаг. Периодически он сам ужасался объёму работы и писал тому, кто полностью его понимал, личному секретарю: „Передо мной лежат 100 000 бумаг…“[10]»