Путч будет завтра (Старинный романс)

Он тут же спохватился, что его присутствие, может быть, Надежде будет мешать, выход из неловкой ситуации находиться не желал, Надежда, глядя в сторону, помедлила, потом пожала плечами.

– Пошли…

Войдя в переговорную кабину, она плотно закрыла за собой дверь. Алексей Алексеевич из деликатности вошел не во вторую, а в третью кабину, хотя она и была самой худшей из всех, слышно в ней было плохо, монета часто застревала в монетоприемнике, отчего связь во время разговора неоднократно прерывалась.

На этот раз, однако, ему повезло. Хотя монету автомат принять отказался, однако же исправно соединил его с Москвой. Сашка-охламон оказался на месте и сразу вывалил на Алексея Алексеевича целый ворох новых и, к тому же, крайне неприятных известий. Оказалось, что финансирование их темы было в очередной раз сокращено, причем сразу на сорок процентов.

– Я как узнал, так сразу побежал к столпу и устроил ему скандал. Но я ж не ты, разве он меня боится? Я ему говорю, что Вы, мол, и Алексея Алексеевича, небось, нарочно в санаторий услали. Вот погодите, говорю, он вернется – устроит Вам… А он мне, между прочим, тыкал, – ябедничал охламон, – и из кабинета гнал.

– А в чем там дело? Чем он это, хотя бы, объясняет? – спрашивал вконец расстроенный Алексей Алексеевич.

– Все валит на заказчиков. Говорит, что из-за разоружения. Врет, что ездил к самому Давыдову, но его там послали к фене-моне, потому что решение сам Давыдов и принимал.

– Ладно, – сказал Алексей Алексеевич, – не паникуй раньше времени. Приеду – разберусь.

– Но это еще не все, – сказал охламон осторожно. – Я уж не знаю, Ал-Ал, как тебе это и сказать.

– Прямо и говори, что там еще такое стряслось. Ходишь вокруг да около, деликатный мой.

– Я насчет Шустермана. Помяни мое слово, Ал-Ал… то есть, я, конечно, хотел бы ошибиться, но, по-моему, он в Израиль намылился. Симптом – верняк. Иврит учит. И еще. С физтеховской кафедры ему аспиранта предложили, так он отказался.

Последнее известие для Алексея Алексеевича новостью не было. Севка еще год назад честно предупредил его о предполагаемом отъезде, попросив об этом, однако же, не распространяться. Но то ли потому, что Алексей Алексеевич надеялся, что все еще как-нибудь обойдется, то ли оттого, что, услышанное со стороны, известие обрело силу непреложного факта, но оно невероятно расстроило его и огорчило.

– Ну, ребята, – сказал он, – с вами не соскучишься и, уж конечно, не отдохнешь. Это точно.

– Мы-то тут при чем? – обиженно пыхтел охламон, но тут автомат, будто бы спохватившись, что за все время разговора он не востребовал с говоривших ни единой монеты, вдруг пискнул, щелкнул и отключился. Причем окончательно. Алексей Алексеевич заскочил в соседнюю кабину, но автомат молчал и там.

Из первой кабины вышла расстроенная Надежда.

– Что, у тебя тоже вырубился? – спросил Алексей Алексеевич сердито. Надежда расстроено кивнула головой. – Ну и связь у нас. Не знаю, как у тебя, а у меня вести поганые, хуже некуда.

Надежда быстро вскинула на Алексея Алексеевича острый настороженный взгляд, но, встретившись с ним глазами, так же стремительно отвернулась.

– Что случилось? – спросила она, помедлив.

– Да вот, финансирование сократили аж на сорок процентов. И Севка Шустерман уезжает в Израиль. А это, знаешь ли, такой теоретик… от бога. Он один – половина всей моей теоретической группы. Где я ему, спрашивается, замену найду?

Надежда криво ухмыльнулась.

– Свобода, – сказала она, вроде бы, даже и с каким-то облегчением. – И потом, Хельсинкские соглашения. Их соблюдать надо.

– Бесспорно. А иронию твою по этому поводу я принять не могу.

– Кончал-то твой Севка наш Физтех, а не какой-нибудь Гарвард. И, между прочим, не только учился бесплатно, но еще и стипендию получал. Причем, не нашу, не университетскую, а вашу, физтеховскую. Ну а теперь, раз уж его дураки – коммунисты бесплатно выучили, поедет он на Запад на “историческую родину” стричь купоны лично для себя, а на страну, его выкормившую и выучившую, ему плевать.

– Поедет он не на Запад, а на Восток, – сердито сказал Алексей Алексеевич.

– А ты к словам-то не цепляйся. Мы же оба все понимаем. С Севкой твоим дело ясное, типичный он колбасный эмигрант. Солженицын Александр Исаевич, которого я, хоть ты мне, скорее всего, и не поверишь, очень уважаю, так вот он таким Севкам, как известно, руку пожимать отказывается. А вот с финансированием непонятно. Это-то еще почему?

– Да видишь ли, мы, когда тему открывали, чтобы денег побольше получить, ее к военным делам притянули. Не то, чтобы совсем за уши, нет, такой аспект там, в общем-то, можно сказать, тоже имеется… в какой-то степени… но не в нем соль.

– Ага, – сказал она, неприятно улыбаясь, – все понятно, за что боролись, на то и напоролись. Разоружение-с, милостивый государь. Гляди, как бы эту твою, как ты говоришь, за уши притянутую тему совсем не сократили. В Минобороны тоже не дураки сидят.

Алексей Алексеевич вспомнил о Давыдове и вздохнул.

– Это точно. Это ты, пожалуй, права. Могут и вообще прихлопнуть.