Путешественник

Иудея обвиняли в обычном преступлении — в проявлении чрезмерно корыстного интереса к займам, — но сплетни приписывали ему более изощренные интриги. Широко распространился слух, что он, в отличие от любого христианского ростовщика, который имеет дело лишь с ювелирными украшениями, посудой и другими ценностями, брал в залог и давал деньги за письма, написанные хоть и на простой бумаге, но отличавшиеся неосторожным или компрометирующим содержанием. А поскольку множество венецианок нанимали писцов, чтобы те писали для них письма такого рода или же читали им послания, которые они сами получили, то, скорее всего, именно этим и объясняется то, что многие женщины хотели посмотреть на иудея и узнать, не осталось ли у него копий компрометирующей их корреспонденции. А может быть, они, как и все женщины, просто хотели посмотреть, как будут сечь мужчину.

Ростовщика сопровождали несколько стражников gastaldi, одетых в форму, а также положенный заключенному для утешения член Братства Справедливости. Сей монах был одет в длинное одеяние и скрывал свое лицо под опущенным капюшоном, в котором были вырезаны отверстия для глаз; он считал унизительным для себя утешать иудея. Представитель Quarantia[28] стоял на том месте, где днем раньше стоял я, на украшенной четырьмя конями лоджии Сан-Марко, и сверху читал толпе звенящим голосом:

— Ввиду того, что обвиняемый Мордехай Картафило вел себя жестоко, посягая на мир и честь Республики, а также на добродетель ее граждан… он приговаривается к тринадцати ударам бича, после чего будет заключен в pozzo[29] дворцовой тюрьмы, до тех пор пока представитель трибунала допросит злоумышленника относительно деталей его преступлений…

Иудей, которому задали традиционный вопрос, не имеет ли он жалоб на действия суда, в ответ лишь тяжело и безнадежно вздохнул.

Несчастный сначала сжимался, видя, как на его плечи опускался бич, но затем его поведение изменилось. Сперва он бормотал что-то, затем начал кричать, а под конец застонал. Я осмотрел толпу — христиане одобрительно кивали, а иудеи старательно отводили глаза. И вдруг мой взгляд упал на определенное лицо, задержался на нем, и я принялся пробираться сквозь толпу, чтобы оказаться поближе к наконец-то отыскавшейся потерянной незнакомке.

Позади меня раздался визг, и голос Убалдо произнес:

— Эй! Марко, ты что не слушаешь музыку sinagòga?[30]

Но я даже не повернулся. На этот раз я не хотел рисковать, позволив женщине вновь ускользнуть. Сегодня незнакомка опять была без вуали, чтобы лучше видеть бичевание, и снова я пожирал глазами ее красу. Когда я подобрался к женщине поближе, то увидел, что она стоит рядом с высоким мужчиной в одеянии с капюшоном, почти полностью прикрывавшим его лицо. Оказавшись достаточно близко, я услышал, как этот мужчина бормочет моей прекрасной незнакомке:

— Итак, ты все-таки разговаривала с «мордой».

— И-и-иудей заслужил это, — сказала она, восхитительно надув губки.

Мужчина пробормотал:

— Цыпленок перед трибуналом лис.

Красавица рассмеялась, но в смехе ее не было веселья.

— Вы бы предпочли, чтобы я позволила цыпленку пойти к исповеднику, отец?

Меня удивило: неужели этот мужчина настолько стар, что является отцом моей красавицы? Но, заглянув под капюшон, что я легко проделал, будучи ниже его ростом, я узнал священника из базилики Сан Марко, того самого, которого видел накануне. Удивляясь, почему он прячется, прикрываясь своим облачением, я прислушался внимательней, но их бессвязная беседа мне ничего не прояснила.

Мужчина все так же вполголоса пробормотал:

— Вы сделали ставку не на ту жертву. Тот, кто может рассказать, — не тот, кто может слушать.

Женщина снова рассмеялась и надменно сказала:

— Вы никогда не называете имя этого кого-то.

— Зато его называешь ты, — пробормотал мужчина. — А что касается ростовщика, отдай лисицам козла вместо цыпленка.

Она покачала головой.

— Этот некто хоть и старый козел, но имеет друзей среди лисиц. Мне требуется найти способ, более изощренный, чем «морда».

Мужчина какое-то время молчал. Затем прошептал:

— Bravo.

Я посчитал, что он таким образом тихонько выразил свой восторг, поскольку представление с бичеванием как раз закончилось под последний протяжный стон иудея. Толпа приготовилась разойтись.

Моя дама произнесла:

— Да, я подумаю над этой возможностью. Но теперь, — она дотронулась до прикрытой одеянием руки собеседника, — этот некто приближается.

Священник еще ниже надвинул капюшон на лицо и смешался с толпой. А к даме присоединился другой мужчина — седой, краснолицый, одетый так же хорошо, как и она сама. «Возможно, он действительно ее отец», — подумал я. Мужчина сказал:

— Вот ты где, Илария. Как это мы разошлись?