Путешественник

При этом он всего лишь тихонько хлопнул своими тонкими слабыми руками, и тут же каким-то образом эта команда незаметно разнеслась по царившей во дворе сумятице и была незамедлительно исполнена. Откуда-то появились шестеро конюхов, и хань велел им позаботиться о наших лошадях, верховых и вьючных, а также поселить Уссу, Дондука и Ноздрю в казармах дворцовой стражи. Затем старик снова почти беззвучно хлопнул в ладоши, и таким же почти волшебным образом появились трое прислужниц.

— Эти служанки позаботятся о вас, господа, — сказал он мне и дяде с отцом. — Вас временно поселят в павильоне для почетных гостей Утром я приду и отведу вас к великому хану, который страстно жаждет встретиться с вами, и тогда он, несомненно, предоставит вам постоянное жилье.

Три женщины четыре раза склонились перед нами в раболепном поклоне, который хань называют «ko-tou»: он такой низкий, что, кажется, при этом можно удариться о землю. Затем женщины, смеясь, сделали нам знак рукой и, забавно семеня маленькими птичьими шажочками, повели нас через двор, прокладывая дорогу в толпе. В сумерках мы прошли по удивительному городу-дворцу значительное расстояние — по галереям, крытым аркадам, через другие открытые дворы, по коридорам вниз, по террасам вверх — пока женщины снова не сделали перед нами «ko-tou», остановившись у павильона для гостей. Его фасад был почти бесцветной стеной из прозрачной масляной бумаги, вставленной в деревянные рамы филигранной работы, однако женщины легко открыли ее, раздвинув две панели в стороны, и провели нас внутрь. Наше временное жилище представляло собой три спальни и смежную с ними гостиную, на мой взгляд чрезмерно украшенную и с изящной жаровней, которая уже была зажжена — в ней горел чистый древесный уголь, а не помет животных или дымный уголь «кара». Одна прислужница принялась готовить для нас постели — настоящие, высокие, с грудой перин и подушек, тогда как другая поставила греться воду на жаровню, чтобы мы могли помыться, а третья начала вносить откуда-то с кухни подносы с еще горячей едой.

Мы незамедлительно набросились на еду, чуть ли не разрывая и накалывая ее на проворные палочки-щипцы, потому что были голодны, а еда оказалась просто изумительная: дымящиеся кусочки поросенка в чесночном соусе; маринованная зелень горчицы с бобами; знакомая паста miàn; каша, очень похожая на нашу венецианскую поленту из каштанов; чай, приправленный миндалем и подслащенный засахаренными красными дикими яблоками, для удобства наколотыми на прутики. Затем мы помылись, каждый в своей комнате, или, вернее будет сказать, нас помыли. Отец и дядя, похоже, восприняли это совершенно равнодушно, словно их обслуживали не молодые женщины, а мойщики-мужчины в хаммаме. Что же касается меня, то, поскольку женщина впервые мыла меня с тех далеких времен, когда это делала тетушка Зулия, я почувствовал одновременно и смущение и возбуждение. Чтобы отвлечься, я внимательно разглядывал служанку, стараясь не думать о том, что она со мной делает. Это была представительница народа хань, молодая, возможно, чуть старше меня, но в то время я еще не знал, как определять возраст этих иноземных созданий. Она была одета гораздо лучше, чем любая служанка на Западе, и была намного покорнее, внимательнее и заботливее.

Сейчас я опишу вам ее внешность: лицо и руки цвета слоновой кости; уложенные в высокую прическу иссиня-черные волосы; едва заметные брови; выделяющиеся веки и глаза, почти неразличимые, потому что их разрез был очень узкий, а женщина все время опускала глаза. Ее губы, красные и влажные, напоминали розовый бутон, носа же как будто не было вовсе. (Я уже начал смиряться с тем, что никогда не увижу в этих землях приятной формы веронского носа.) Служанка слегка выпачкала лицо, когда делала во дворе «ko-tou». Однако маленький изъян может придавать женщине трогательную прелесть. Я немедленно пожелал увидеть, как же выглядит у молоденькой хань все остальное, скрытое под многочисленными слоями парчи — под накидкой, халатом, платьем, кушаком, шнурками и бесконечными оборками.

Пока женщина мыла меня во всех местах, я тешил себя мыслью, что она могла бы услужить мне и иначе. Однако я устоял. Это произошло по нескольким причинам: я не мог говорить на ее языке, а соответствующие жесты она могла счесть обидными, а вовсе не принять их за приглашение. И еще я не знал, насколько свободны или строги в этом отношении местные правила поведения. Таким образом, я решил, что пока лучше проявить благоразумие, и, когда женщина закончила меня мыть и сделала «ko-tou», я позволил ей удалиться. Время было еще раннее, но день выдался очень утомительный. Общая усталость от всего путешествия, радостное возбуждение от того, что мы наконец-то прибыли, и вялость, вызванная мытьем, заставили меня тут же отправиться спать. Мне снилось, что я раздеваю служанку-хань, словно куклу — слой за слоем, — и когда последний покров был снят, она внезапно превратилась в другую игрушку: представление из ослепительных взрывов, которое называется «пламенные деревья и сверкающие цветы».