Путешественник из ниоткуда

Я посидел в кресле, попытался читать какой-то номер «Осколков», который попался на глаза, но он был глуп, назойлив и скучен, как и вообще вся пресса подобного рода. Дождь уныло барабанил по стеклам, внизу перебранка хозяйки с кухаркой завершилась поражением последней. Мне надоело сидеть в комнате, и я вышел в коридор. Дверь номера мадемуазель Плесси была приотворена, и я вошел.

Неуютная комната, линялые занавески, унылые олеографии на стенах... Однако в следующее мгновение все это стерлось, отступило на задний план из-за разлитого в воздухе тонкого аромата. Вероятно, то были французские хорошие духи, к которым питала пристрастие мадемуазель Плесси, – и, хотя она покинула комнату несколько часов назад, запах живо хранил память о ее пребывании здесь. В нем был какой-то нежный, изысканный букет, скромный, почти девичий, аромат не то фиалок, не то вербены, а впрочем, я совершенно не разбираюсь в запахах. Невольно я подумал, что духи более подошли бы какой-нибудь блондинке, чем мадемуазель Плесси с ее рыжими волосами. Вся постель пропахла ими.

Я заглянул в шкаф, в котором ничего не было, бросил взгляд на стол, где тосковал обычный чернильный прибор с бледными чернилами и затупленным пером. Подушка на постели лежала криво, и я решил поправить ее. Приподнял – и увидел его.

В голове моей сделалось пусто, как в обворованной дочиста кассе. Я просто стоял и таращился на предмет, которого никак не должно было быть здесь. Что под подушкой в номере бывшей гувернантки может делать отличный американский револьвер? Нет, я, конечно, многое способен себе вообразить, но не такое же!..

Я взял револьвер в руки. Он был тяжелый и лег в ладонь послушно, как проверенное, надежное оружие. Я откинул барабан – он был полностью заряжен. И тут способность мыслить начала возвращаться ко мне.

Мадемуазель Плесси была взбалмошна и обожала уголовные романы, но какой бы эксцентричной она ни была, Изабель не стала бы хранить у себя под подушкой заряженное оружие. Для подобного надо было быть человеком совершенно другого склада.

Я вернул барабан на место и бегло осмотрел револьвер. Ничего особенного в нем не обнаружил и не знал, что и думать. С одной стороны, я имел свидетельство Былинкина, который не поленился съездить к бывшим хозяевам Изабель, которые подтвердили, что она является именно той, за которую себя выдает. С другой стороны, шпион Стоянов был застрелен именно из американского револьвера, да и доктор Соловейко, осматривая труп Кривого, пришел к мысли, что конокрад тоже был застрелен из револьвера. С третьей стороны... С третьей стороны, я никак не мог себе вообразить мадемуазель Плесси с оружием в руках. Тогда что, оружие ей просто подбросили, чтобы окончательно сбить меня с толку? Но поспешный и, будем откровенны, весьма подозрительный отъезд Изабель как раз в то время, когда баронесса Корф тоже должна вернуться в Петербург... Черт побери!

Нет, гувернантка вовсе не та, не та, за кого выдавала себя! И это не значит, однако же, что Былинкин солгал. Да, он был у Пироговых, но он же не показал им ту, которая нам известна как Изабель Плесси, а просто перечислил ее приметы. Что, если некая женщина убила настоящую Изабель, надела очки и рыжий парик и, подражая ее манерам, с ее документами явилась в город N? Ведь люди, охотившиеся за чертежами, были способны на многое. И они вполне могли попытаться убить баронессу Корф, как только она сядет на петербургский поезд.

Я подскочил на месте как ужаленный. Петербург! Ну конечно же! Я должен ее предупредить, должен во что бы то ни стало!

– Аполлинарий Евграфович, ужин готов...

Не знаю, что подумала Марья Петровна, когда Аполлинарий Евграфович выскочил как ошпаренный из номера мадемуазель Плесси и понесся по лестнице вниз, крича, что ему срочно надо на станцию в Глухов, и требуя любого извозчика, кого угодно, но срочно.

– Это вопрос жизни и смерти! – сообщил я, задыхаясь, стоя уже у двери.

– Это как-то связано с делом, которое вы расследуете? – замирая от сладкого ужаса, спросила хозяйка.

Я поклялся ей честью (проклиная в душе ее неуместное любопытство), что непременно... обязательно... по возвращении расскажу только ей одной все детали своего захватывающего расследования. Поняв, что дело серьезное, Марья Петровна вспомнила: на конюшне стоит Арап, которого обыкновенно запрягают в ее бричку, но вообще он конь хороший, смирный и может ходить и под седлом. Словом, заключила Марья Петровна, если дело и впрямь спешное, можно взять его.

Я чуть не расцеловал хозяйку. Я заверил ее, что верну ей коня в целости и сохранности, что о ее Арапе напишут в губернских газетах, потому что он послужит раскрытию неслыханного злодейства, и посулил еще несколько глупостей в том же духе. Словом, ужин остался стыть на столе, а я углубился в темную ночь.

* * *