Путешественники в третье тысячелетие

Прошло две или три недели. Снова сговорившись с сестрами, Щукарь объявил матери, что он сам и Манька вступают в пионеры, а Груша — в комсомол.

Мать уже не скандалила, но пыталась отговорить детей. Выложила на стол старую, затрепанную библию и стала читать оттуда даже ей самой непонятные предсказания.

Когда это не подействовало, она отправилась в школу. Там она надоела всем, начиная с директора и учителей и кончая сторожихой. Побывала и у старшей вожатой Капитолины Павловны, и в комитете комсомола, и у председательницы родительского комитета Шумсковой и везде просила вычеркнуть ее деточек из списков.

— Из каких списков? — удивлялись все.

— Да из тех самых, из безбожной пионерии и комсомолии, — со слезами поясняла Прасковья Антиповна. — Уж ладно, пускай состоят, уж я с этим смирилась, да ведь на страшном-то суде эти списки вперед всего зачнут читать… И ввергнутся грешники, в них занесенные, в геенну огненную, где пламя неугасимое…

И тут Прасковья Антиповна начинала горько-прегорько рыдать. Одни, слушая ее, сердились, другие смеялись, но у всех сложилось мнение, что эта женщина не в полном рассудке.

Еле-еле выпроводили гражданку Щукину из школы, а пека она была там, Антошка и его сестры прямо со стыда сгорели.

Дома Прасковья Антиповна заявила, что поедет в район и добьется, чтобы ее родных детей вычеркнули из погубительных списков. Тут Антошка с сестрами окончательно взбунтовались и тоже объявили, что если она поедет в район, то только их и видела. Тем это дело и кончилось.

Неудивительно, что, когда Прасковья Антиповна заметила у Антошки папиросу в зубах, она ничего ему не сказала. Курить, по ее мнению, было совсем не таким страшным грехом, как не верить в бога или быть пионером.

Глава седьмая. Земснаряд

Арсений Челноков с гордостью думал о том, как изменилась его жизнь за несколько дней после получения аттестата зрелости.

Давно ли бегал в школу с портфелем в руке, а теперь он матрос земснаряда с новенькой трудовой книжкой в кармане. Давно ли Арсений, отправляясь куда-нибудь, шагал пешком по пыли или просился на попутные машины, а теперь он может вывести из сарая стального коня и мчаться по степной дороге, обгоняя грузовики.

Нет, решительно жизнь казалась Арсению Челнокову прекрасной.

Во вторник, 26 июня, Арсений встал очень рано. На столе стоял кипящий самовар, а на блюде красовалась гора пирожков с морковью.

— Поешь в последний раз, Арсюшенька, это твои любимые, — дрогнувшим голосом сказала Анна Максимовна, и на ее добрых глазах показались слезы.

Арсений стал утешать мать, говорил, что до места работы всего-то четыре часа езды на мотоцикле и в субботу он приедет и снова будет есть пироги с морковью.

Морковные пироги были гордостью Анны Максимовны, в глубине души она считала, что никому больше в станице не испечь таких ароматных, румяных, рассыпчатых пирожков. Кое-как Арсению удалось успокоить мать.

Гриша еще спал, когда Арсений обнял мать и сел на мотоцикл. По степи расходилось много дорог. Арсений расспрашивал встречных, и ему указали путь вдоль линии электропередачи. Подъезжая к Цимлянской, Арсений чувствовал сильную усталость (сказался недостаток тренировки).

Вдруг он увидел над сухой степью пароход с голубыми надстройками и капитанским мостиком. Было странно и непонятно, как он забрался в степь.

Подъехав ближе, Арсений убедился, что это земснаряд и стоит он на воде, как пароход. Вблизи он уж не так походил на пароход, хотя нижняя палуба его была обнесена перилами, на них висели спасательные круги, а с нижней палубы трап вел на верхнюю. Самое главное, что его отличало от парохода, это укрепленная на носу судна крепкая стальная рама, немного похожая на стрелу подъемного крана, но гораздо короче по длине и шире в основании.

Под носовой рамой, обнесенной перилами, что-то клокотало, бурлило и пенилось. Судно стояло, упираясь носом в яр, и вдруг кусок берега рухнул в воду, под стальную раму землесоса. Вода всплеснулась, продолжая клокотать, и, смешавшись с упавшим в нее песком, обратилась в жидкую грязь.

С судна донесся крик, заглушенный шумом машин. Это звал Арсения начальник земснаряда, указывая на лодку, стоявшую у берега. Через две минуты Арсений поднялся на нижнюю палубу, едва возвышавшуюся над водой.

Когда он поздоровался, Сергей Лукич со смехом спросил:

— Что ты корни пустил на берегу?

— Осматривался. Все такое новое, незнакомое…

— Ничего, привыкнешь. Ребята у нас хорошие, дружные. Вот, кстати, твой непосредственный начальник, старший матрос первой вахты.

Челнокову протянул руку коренастый краснощекий парень в матросской тельняшке. На вид он был года на два старше Арсения.

— Бугров Кузьма Ферапонтович. Будем знакомы.

И он до боли сжал его руку. Арсений назвал себя. Кузьма спросил, показывая на мотоцикл:

— Твой?

— Мой, — с гордостью ответил Арсений. — Дядя подарил, экскаваторщик, по случаю окончания школы.

— Товарищ начальник, — сказал Кузьма, обращаясь к Сергею Лукичу, — разрешите свезти новичка на брандвахту, показать жилье.

— Разрешаю, — сказал начальник. — Там он может и остаться до завтра.

Арсений удивился: