Путешествие

Удивительная вещь. Ты не принимал ни малейшего участия в жизни нашего дома, нашей семьи. Со мной никаких отношений не поддерживал, с родителями — самые поверхностные, обыденные, только такие, каких требовала повседневная необходимость.

А ведь после твоего отъезда мы все трое ощутили огромную пустоту. Ты начал заполнять углы нашего дома, все было заполнено тобой, ты общался с нами нежно и сердечно, на что не был способен раньше, живя с нами под одной крышей.

Мы стали очень часто говорить о тебе, хотя раньше не говорили о тебе вообще. Раньше мы как бы боязливо обходили эту тему и избегали произносить вслух твое имя.

Теперь в этом отношении стало как–то свободнее. Из разговоров начал вырисовываться твой облик, совершенно мифический, у которого не было никаких черт твоего характера, а все больше такие, которые очень хотели бы видеть в тебе наши бедные родители. И все–таки это был ты. Как это получилось — не знаю.

Мой дорогой! Если когда–нибудь у тебя дрогнуло сердце от тревоги и угрызений совести, что ты своим отъездом причинил родителям огорчение, а из одного отрывка твоего произведения, с которым я имел счастье познакомиться, я понял, что какие–то мысли на этот счет тебя тревожат, то я должен тебя успокоить.

Ты оказал им своим внезапным отъездом услугу, о которой даже не подозреваешь.

Ведь, как ты помнишь, дом наш постепенно, вернее, с постепенным ускорением приходил в упадок. Не знаю, потому ли наши родители утратили всякую жизнеспособность, всякие житейские устремления и интересы, а может быть, именно потому, что они их утратили, дом приходил в упадок. Подробный анализ этого явления привел бы к еще более запутанным и сложным выводам. Во всяком случае, родители, все более и более разочарованные, огорченные, обессиленные, погружались в какое–то всепоглощающее равнодушие и безразличие, грозящее перейти в полную апатию.

Поверишь ли, твой отъезд возвратил им на какое–то время желание жить, оживил их, разбудил в них стремления и надежды. Я думаю, их добила беспросветность серенького существования, которая их засосала, несоответствие между этим существованием и былыми стремлениями. И вот внезапно что–то случилось, что–то произошло, что–то, вокруг чего можно было сосредоточить свои ощущения, что–то, что будило печаль, тоску и беспокойство. Самые различные живые человеческие чувства. Что–то, вокруг чего могла вращаться жизнь, что вносило в жизнь напряженность и смысл… Нет сомнения, что родители очень любили нас обоих. Разумеется, каждого по–разному. Но, что самое смешное, беспокоились и тревожились они о тебе, а не обо мне. Я доставлял им обыкновенные хлопоты, которые обычно доставляют дети своим родителям. Ты не доставлял им абсолютно никаких хлопот. Это противоречило общепринятым понятиям и обычаям, должно было раздражать и вызывать опасения. Это так. Посредственность не раздражает, не вызывает опасений. Я ручаюсь, что если бы провести опрос среди родителей всего мира, хотят ли они, чтобы их ребенок был гением, большая часть ответила бы отрицательно. Не знаю, отдавали ли себе родители отчет в том, что ты человек гениальный. Скорее наоборот, они были глубоко опечалены и очень досадовали, что чуть ли не от рождения не было в тебе ничего из тех милых, простых, определенных черт, которыми ребенок украшает и наполняет жизнь родителей.

И вот твой внезапный отъезд, твой окончательный разрыв с домом возвратил родителям то, чего им так в тебе не хватало. Начал создаваться миф о твоей личности, вырисовываться твой милый облик, состоящий из простых человеческих и детских черт, которых в тебе никогда не было, но которые так хотели видеть в тебе твои родители. Ах, как свободно и с каким огромным облегчением можно было создавать тебя таким, каким хотелось! Расстояние, пространство, в котором ты исчез для нас, время, которое опустило за тобой завесу, создавали полную обаяния атмосферу грусти и одновременно охраняли от твоего личного физического вмешательства, которое должно было грубо исказить твой образ, восстановить истину там, где были неиспользованные желания этого наивысшего добра, этой милости, этого двигателя жизни, спасения и пристанища сереньких существований.

Твой вымышленный образ занял столько места в нашей жизни, что, вспоминая детство, я и сам иногда не знаю, каким ты был в действительности.

Умом, трезво, когда я думаю о тебе, я вижу тебя, каким ты был в действительности. А порой, когда я вспоминаю детство, невольно, но с огромной убедительностью встает перед моими глазами тот Янек, которого мы выдумали себе после твоего отъезда.

Странное дело. Обращаясь (к сожалению, очень редко) к твоему творчеству, я нахожу в нем так много от того неизвестного тебе, созданного исключительно нашей тоской, нашим беспокойством, нашей неудовлетворенностью воображаемого Янека.

Боже мой! Чем объяснить такие чудеса?